Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания

Это была Анна Ильинична, дочь Ильи Львовича Толстого.

На минуту в комнате стало тихо: когда простые слова «мой дедушка» относятся к Льву Толстому, они звучат по-особому и впечатление производят особое. Но милая, добрая Анна Ильинична была человеком скромным, она не хотела задерживать внимание на себе, на своей громкой фамилии. Она взяла гитару и запела снова.

Мемуары принесли Игнатьеву популярность всесоюзную, и очень быстро. В Москве многие узнавали его на улице.

Алексей Алексеевич презабавно рассказывал, какие курьезы с ним происходили из-за былого графского титула.

Однажды к нему домой пришел древний старик. . Увидев Алексея Алексеевича, он вытянулся, грудь вперед, пятки вместе, носки врозь, руку под козырек, и гаркнул:

— Лейб-гвардии Преображенского полка рядовой такой-то явился, ваше сиятельство.

У старика оказалось дело в одном из московских учреждений. Дело тянул.ось слишком долго, было утомительно ждать. Гвардеец решил обратиться за содействием к другому гвардейцу.

Трудно было бы доставить Игнатьеву большее удовольствие. У него было отзывчивое сердце. Он не мог, просто не умел равнодушно пройти мимо человека, находящегося в беде, он всегда за кого-нибудь хлопотал, просил, писал письма, лично ездил по инстанциям.

Но уж когда старый гвардеец обратился к нему как к гвардейцу, Игнатьев счел священной своей обязанностью сделать все, что было возможно.

— Одна мне беда с этим стариком, — рассказывал он. — Не могу отучить его от «ваше превосходительство». От «ваше сиятельство» отучил, а от «вашицтво» не могу. Я уже рукой махнул. Как же его переучивать, когда ему под девяносто?!

В 1931 году Алексей Алексеевич приехал в СССР с группой иностранцев. Он рассказывает об этой поездке в своей книге. Здесь я прибавлю только кое-какие подробности, которые знаю от Натальи Владимировны.

Игнатьев повез своих спутников в Ольгино, — это восемьдесят' километров от Москвы, в сторону Дмитрова. До революции Ольгино было родовым имением графов Апраксиных, которые состояли в родстве с графами Игнатьевыми.

Апраксины жили в необычайной роскоши. Ольгинокнй дворец, построенный петровским вельможей Федором Апраксиным, Игнатьев называл сказочным. В оранжереях росли пальмы, покои дворца украшали сорок тысяч горшков с цветами, в январе к столу подавали клубнику, в мае — персики, телят поили только молоком, чтобы мясо к графскому столу было нежное, в пяти проточных водоемах разводили карпа и форель. Нечего говорить о парке, лошадях, псарне и т. д. и т. д.

А было Апраксиных всего двое стариков. Они умерли в 1915 году, не оставив детей. Имение было майоратное, то есть могло перейти только к старшему родственнику мужского пола. Таковым оказался Алексей Алексеевич, говоривший по этбму поводу сам о себе, что он «всесильной волею Зевеса наследник всех своих родных».

Вступить в права наследства в 1915 году он не мог — была война, он находился при штабе верховного главнокомандующего во Франции. Наследник приехал в Ольгино только в 1931 году. Во дворце помещался дом отдыха. В доме жили пятьсот человек. Под портретом Федора Апраксина, «смерть от шведов приявшего», висел плакат: «Если хочешь быть здоровым, то живи режимом новым».

Во время осмотра дворца подходит к Игнатьеву старуха.

— Вы меня не помните? Я — Прасковья. Вы были совсем маленький, когда приходили ко мне на ферму молочко пить. А теперь во какой большой выросли!

Оглядев Игнатьева с головы до ног, она спросила:

— Так вы, стало быть, не емигрант?

По словам Натальи Владимировны, старухе, видимо, трудно было понять, как это бывший законный владелец такого богатого имения относится со столь очевидным равнодушием к тому, что оно ушло из его рук. Старуха смотрела на Игнатьева, смотрела и наконец, высказалась:

— Перевелись, видно, настоящие-то господа!

Конечно, все смеялись, а Алексей Алексеевич, вероятно, громче всех. Я так и вижу, как он откинул голову назад и протянул:

— Как-кая пре-лесть!..

Он юмористически относился ко всяким напоминаниям о своей былой принадлежности к «господам» и об утраченном графском титуле и с иронией переносил нужду.

В Париже Игнатьевы долгое время нуждались. А стоило только принять любое из сделанных ему предложений вступить в члены правления какой-нибудь но-воорганизующейся акционерной компании, и сразу пришли бы деньги, да еще и большие.

Не всем русским делали в Париже такие предложения, только тем, кто мог рядом со своей фамилией поставить: граф, князь, барон. Известной части мещанской публики это импонировало, и дельцы хорошо платили за титул.

Но Игнатьев на это не шел.

Дельцы будут обделывать дела, а он станет их прикрывать своей подписью?

— Разве мог я идти на это? — заметил Алексей Алексеевич и подчеркнул, лукаво улыбаясь: — Я, граф Игнатьев?!

Я редактировал одну из книг его воспоминаний. Там есть место, где автор рассказывает, как он узнал о гибели русской эскадры под Цусимой.

Семья Игнатьевых потеряла в этом бою трех своих моряков, двоюродных братьев Алексея Алексеевича.