Иностранный легион

— Ерунда! — кричал он. — Враки! Таких вещей не бывает! Скажи ему, что это ерунда! Зачем легионеру немецкие нашивки? Что у нас, своих нет? Объясни ему, Самовар, поскорей, что во французской пехоте тоже выдают нашивки. Уж если чего иной раз не хватает, так кепи. Но в чужих нашивках мы не нуждаемся. Растолкуй ему, Самовар.

Колкость по адресу капрала освежила приятные воспоминания о том, как Лум-Лум его осрамил. Взвод веселился. А немец улыбался криво. Он спросил, почему все смеются. Я перевел ему слова Лум-Лума. У немца была грустная улыбка. Не зная, как себя держать, он сказал, что видит, насколько напрасны были его страхи: все здесь очень милые и симпатичные ребята.

Вскоре начали падать снаряды. Один упал поблизости от канцелярии.

— И бог един, — проворчал Кюнз.

Свалилось еще три снаряда.

— Три снаряда упало в кухню, но бог един, — отсчитал Кюнз.

Через полминуты упало еще два снаряда.

— Два снаряда упало возле отхожего места, но бог един, — продолжал отсчитывать Кюнз.

Эти первые снаряды оказались, подобно крупным каплям дождя, предвестниками ливня. Ливень разразился через минуту с необычайной силой.

— Погода портится! — заметил Лум-Лум. — Размоет дорогу.

Действительно, огонь был сосредоточен на дороге. Немцы, по-видимому, знали, что предстоит доставка провианта. Огонь лился на шоссе всю ночь, как тропический ливень. Под утро опять несколько снарядов упало на наш бивак.

К рассвету стало тихо. Мы выглянули наружу и увидели друг друга. Распухшие, землистого цвета лица, полубезумные глаза, дрожащие руки. Какая-то отрешенность всегда овладевала нами после таких ночей.

А день начинался счастливый и улыбающийся. Сквозь легкий утренний туман к нам спешило солнце.

Немец опять застрял. По приказанию капитана, он работал вместе с нами. Он рыл могилы, сваливал туда убитых, нарубил деревьев для заборчика вокруг уборных, починил кухню. Немец оказался трудолюбивым малым. Работа горела у него под руками, но сам он при этом сохранял какой-то виноватый вид.

Шла обычная жизнь роты, находящейся на отдыхе. Мы пили вино, чистили оружие, рассказывали всякие истории и резались в карты.

Пленник сидел в уголке и молча курил. Он обратил внимание на рваные башмаки Франши и вызвался починить их. Он был сапожник.

— Смотри! — сказал мне Лум-Лум. — Совсем как тот Умберто. Он тоже был сапожником.

Поломанный приклад немец обратил в колодку. У кого-то нашлась толстая игла, и он быстро смастерил из нее шило, дратву он имел при себе. Немец быстро и ловко починил Франши обувь. Тогда заказы посыпались. Пришлось установить очередь. Забитый и испуганный пленник, робко жавшийся в углу, делался нужным человеком.

— Тьфу, черт! — сказал мне Лум-Лум. — Я в жизни не видел таких смешных людей, как сапожники! Если жив этот Умберто, который сделал шлюху из моей бедной Луизы, он теперь в итальянской армии и считается моим другом и союзником, этот подлец! А тут тебе фриц, который починил обувь всему взводу, — чего мы, заметь, не могли добиться от интендантства, — и он считается неприятелем!

Лум-Лум звал немца фрицем. Так называли немецких солдат во всей французской армии.

— Ай да фриц! — говорил Лум-Лум. — Ай да бош! Молодчага!

Лум-Лум явно полюбил немца. Он сделался главным покровителем и защитником пленника и объяснял всем, что нельзя пользоваться услугами немца безвозмездно. Лум-Лум обходил всех заказчиков фрица и собирал для него табак, вино, хлеб.

Работу стали приносить и из других взводов. Фриц изрезал старые башмаки, снятые с убитых, и пустил кожу на заплаты и набойки. У капитана тоже оказались сбитые каблуки. Фриц починил и их.

Фриц работал без каски и без куртки. Ноги он покрыл тряпкой, так что не видно было ни его серых немецких брюк, ни сапог. Просто в канье сидел сапожник и работал.

Когда принесли обед, немец смело стал в очередь вместе с нами. В руках у него оказался котелок — наследство одного из убитых. Когда раздавали добавку, он подставил котелок, не дожидаясь приглашения. После еды он показал, что у него кисет порожний. Ему охотно дали набить трубку, а Лум-Лум обошел наш взвод и третий, откуда тоже приходили заказчики, и вскоре принес фрицу полный кисет табаку.

— Данкэ шэн, — протянул немец, улыбаясь, и засунул кисет в карман. Сделал он это уже без всякого подобострастия и неловкости. Фриц не чувствовал себя неприятелем, виновником несчастья, которое нас постигло. Сапожник чувствовал себя сапожником.

Но саперы восстановили полевой телефон. Из штаба запросили, почему не присылают пленного. Мы узнали об этом от денщика капитана.

— Понимаете, ребята? — сказал он. — После этой ночной музыки он там особенно нужен, этот фриц! У него попытаются узнать, что и как.

— Ну да! Мы уже тут сами подкатывались к нему. Он ничего не знает, — сказал Лум-Лум.

Денщик высокомерно назвал Лум-Лума стратегом отхожих мест и, смеясь, ушел. Фриц не знал, что речь шла о нем. Он работал.