Иноземия, или туда и снова туда

А вот что Ажау любил, так это новые острые ощущения. И именно поискам оных посвящал большую часть своего времени и своих мозгов, рассматривая процесс управления государством исключительно как метод получения доступа ко всем благам жизни. На это всегда и рассчитывали любые мятежники, полагая, что Ажау сам себя загонит в ловушку, и им останется лишь добить его, как загнанного зверя. Однако не все так просто. Ажау, прекрасно осознавая, что его желания могут когда-нибудь довести его до беды, всегда окружал себя людьми с холодным аналитическим разумом. Их задачей было в критический момент сделать одно из двух — или вовремя приостановить Ажау или самим справиться с возникшими неприятностями. К несчастью для любых мятежников, правитель слишком хорошо разбирался в людях, и те, кто был близок к нему, всегда верно и неподкупно несли свою службу, не на страх, а на совесть. Бывали, конечно, и просчеты. Так, например, во время уже упомянутой охоты, когда Ажау умудрился не заметить вовремя пропасть, куда и сиганул вслед за убегающим зверем, остановить его никто не смог, хоть многие и старались. Впрочем, с тех пор правитель стал более осторожным, и хоть дикий азарт по прежнему временами охватывал его, но такие несчастные случаи больше не повторялись. Пока.

Причем риск Ажау любил не любой. Так, например, его совершенно не интересовали азартные игры, ему не нравилось самолично участвовать в поединках, были неприятны ему и политические игры. Ажау вообще предпочитал рисковать там, где его соперником была природа, а не человек. И не потому, что он боялся проиграть. Как раз наоборот, ни в карты, ни а логические игры, ни на мечах ему просто не было равных, и риск там был лишь в том, что что-то могло попасть под ноги, он мог поскользнуться и сам напороться на меч противника. Не говоря уже о том, что политика вообще не представлялась для него чем-то, заслуживающим внимания. Другое дело, природа. Та же охота. Или альпинизм, покорение отвесных скал, спуск в крутые обрывы… Тут его соперником был только он сам, и раз за разом совершая невозможное Ажау сам себе доказывал — он действительно лучший. И хоть как правило его совершенно не интересовало, что там происходит с другими людьми, Ажау всегда чувствовал гордость по поводу того, что лишь он один может покорить эту гору или в одиночку взять дикого зверя.

Помимо всего прочего, Ажау был уверен, что лишь самосовершенствуясь он может достичь идеала. Причем если умственно он и так считал себя непревзойденным, то физически регулярно проводил тренировки. Причем делал это не как попало, а с душой. Особенно он обожал, как ни странно, упражнения, которые можно было бы с определенной натяжкой назвать акробатическими. Причем, как свидетельствовали его приближенные, Ажау был способен на такое, что ни одному циркачу не по силам. Не забывал Ажау и о владении мечем, однако тут, увы, были определенные проблемы. Достойных соперников ему уже столетия не попадалось, а без спаррингов с равными себе, увы, особо не продвинешься… Пробовал он брать себе сразу нескольких партнеров, но довольно скоро убедился, что вместе их победить не сложнее, чем в одиночку, махнул на все рукой и продолжил заниматься по индивидуальной программе, которую сам для себя и придумал. Так что даже один, без стражи, которая никогда не покидала своего правителя, Ажау мог спокойно справиться с десятком наемных убийц, не сильно даже при том напрягаясь. А если учесть ходившие слухи, что даже самые страшные яды не особо на Ажау действуют… Проблема революции с физическим устранением тирана становилась и вовсе неразрешимой.

Хоть психология в Южном мире как наука никогда толком и не существовала, да и психологи были стране не особенно нужны, простого жизненного опыта многим людям хватало, чтоб понять одну простую истину. А именно — Ажау Джуниор Гаст не способен испытывать никакие чувства. Потому что в его отношении понятия «любовь» и «ненависть» применить было достаточно проблематично. Он не испытывал никаких эмоций к другим людям, ни положительных, ни отрицательных, и весь мир для него был сосредоточен в одном человеке — в нем самом. Любой его поступок диктовался всегда или разумом, или желанием доказать самому себе, что ты — всесилен, что ты можешь невозможное. Но уж никак не чем-то субъективным, вроде любви, привязанности или нежности. При этом для Ажау не имело никакого значения, кто перед ним — его родной внук или нищий с окраины города. Если того потребовали бы обстоятельства — он бы спокойно велел казнить первого и поставить второго на должность своего главного советника. Потому надавить на него с помощью родственников или близких людей не представлялось возможным — доводы чувств были последним, к чему бы Ажау прислушался. У него не было ни одного близкого друга, ни одной любимой женщины, потому как он просто видел в людях лишь инструменты для достижения своих целей, а не живых существ, к которым еще как-то можно относиться.