Иноземцы на русской службе. Военные, дипломаты, архитекторы, лекари, актеры, авантюристы…

Сколь это ни покажется удивительным, но именно этот демарш — при полном незнании реальной ситуации — мог бы спасти кампанию; шведы располагали меньшими силами, только что совершили тяжелый марш и, конечно, не были готовы к встречному бою с превосходящими силами противника. Но никто не захотел брать на себя ответственность за столь решительный шаг — при отъезде царь велел осаждать крепость, а выходить, то есть проявлять своевольство, желающих не нашлось. Предложение Шереметева отклонили, и армия осталась в лагере, вытянутая в тонкую линию, не имея резерва и глубины фронта.

К вечеру 19 ноября 1700 года повалил сильный снег, и при плохой видимости русские дозоры прозевали подход шведской армии. Зная от своих разведчиков и перебежчиков русскую диспозицию, Карл решил атаковать с ходу, ничуть не смущаясь пятикратным превосходством сил противника.

Словно призрак шведское войско вынырнуло прямо из белой стены снегопада всего в двадцати шагах от русского лагеря; новинка тогдашней тактики — штыковая атака, знакомая русским солдатам только по учениям, — вызвала панику в их рядах. Попытки офицеров как-то организовать оборону потерпели крах; тогда офицеры-иноземцы во главе с герцогом де Круа сдались на милость короля.

Это была полная виктория шведского оружия. От абсолютного разгрома армию Петра спасла лишь стойкость Преображенского, Семеновского и Лефортовского полков, сумевших удержать позицию до наступления темноты, когда битва по естественным причинам прекратилась. В память о проявленном героизме солдатам и офицерам этих полков впредь велено было носить форменные чулки красного цвета — в знак того, что под Нарвой они сражались, «стоя по колена в крови»

Утром 20 ноября была русскими подписана капитуляция, по условиям которой армия уходила из-под Нарвы, оставив победителям всю артиллерию и обозы.

В советской литературе, в частности в известном романе Юрия Германа «Россия молодая», сдавшиеся в плен под Нарвой офицеры-иностранцы, служившие в армии Петра, были выведены подлыми предателями, продавшимися за деньги. Их якобы осыпали золотом и чинами, сделали главными советниками при подготовке новой войны. Это неправда — у шведов, лютеран по исповеданию, склонных к аскетизму и умеренности, было не принято «осыпать золотом», да и возможностей таких у королевства не имелось. Попавшим в плен под Нарвой офицерам жилось очень худо, а печальнее всех история приключилась с герцогом де Круа: его отвезли в Ревель и никуда не отпускали; на пансионное содержание шведы его не приняли, жалованья герцог не получал и наделал долгов. При этом его сиятельство продолжал крепко пить. Находясь в неволе, он писал королю Августу и царю Петру, прося поддержать свое существование, и кое-какие деньги ему присылали, но все эти средства по постановлению городского суда арестовывали и пускали на удовлетворение претензий кредиторов. Пленному фельдмаршалу приходилось снова одалживаться, и он так запутался в своих делах, что, когда 30 января 1702 года пьянство его окончательно добило, заимодавцы добились запрета на захоронение трупа до удовлетворения всех долговых обязательств. Покойника натурально арестовали, и более ста лет набальзамированное тело фельдмаршала сохранялось в подвале ревельской церкви Св. Николая. Наследники герцога, если таковые имелись, не спешили выкупить его останки, а потом о них благополучно позабыли.

Мумифицированное тело герцога случайно обнаружили в 1819 году и по распоряжению прибалтийского генерал-губернатора маркиза Паулуччи поместили под стеклянным колпаком в одной из капелл Николаевского храма. На эту мумию специально приходили посмотреть приезжие, которым демонстрировали местные достопримечательности. Среди таких туристов был и лицейский друг Пушкина Дельвиг, который, делясь впечатлениями о Ревеле, писал Александру Сергеевичу, что покойный герцог де Круа лицом похож на папашу Пушкина, Сергея Львовича, но «только важнее видом будет».