Инсбрукская волчица. Книга первая

Заверения Сары успокоили меня и я смело зашагала в дом Манджукичей. Встреченная громким лаем собаки, я быстро прошла по маленькой мощёной дорожке, по бокам от которой расположились цветники. Чуть поодаль стояла теплица и длинный сарай. На заднем дворе всё ещё виднелись груды строительного мусора.

На пороге нас встретила миловидная женщина лет тридцати шести. У неё, как и у Сары, были довольно грубые черты лица. Она напоминала цыганку. Увидев, что Сара не одна, она мягко улыбнулась и, изъясняясь на ломаном немецком, пригласила нас зайти.

– Божена Манджукич, – представилась она.

Голос у неё был бархатный, убаюкивающий, оттого я невольно улыбнулась в ответ и, представившись, прошла в комнату Сары. Божена и Сара при этом продолжали изъясняться на немецком, чтобы я не чувствовала себя глухонемой, хотя у Божены это получалось значительно хуже.

– Хорошая у тебя мать, – улыбнулась я. – И чего ты на неё наговаривала, а?

– Да, да, наговаривала, – пробурчала в ответ Сара. – Не дай Бог тебе увидеть её в гневе. Не посмотрит, что чужая – отвесит и тебе подзатыльник за компанию… Что-то Ненада давно нет. Опять, наверное, задержали в школе. Он знаешь, сколько взысканий имел? Уйму! Ты его без фингала не узнаешь – любит он в драки лезть.

Сара увлечённо рассказывала мне про свою семью, про город, в котором выросла, да и про свои похождения не забывала присочинить. Внезапно она оборвала свой рассказ и напряжённо прислушалась к шуму в гостиной. Сперва оттуда доносились частые причитания Божены, а потом она как взорвалась – начала кричать так, что у меня аж всё похолодело внутри. Сара в панике закрыла дверь в комнату на засов и села на диван рядом со мной. Умей я шевелить ушами, я бы непременно прижала их к голове, как это делают собаки при испуге. Всё, что мне казалось злыми наговорами, оказалось чистой правдой.

– Боже ты мой! – сдавленно произнесла я. – Просто фурия какая-то!

Сара обрисовала мне в общих чертах причину внезапного приступа гнева у Божены – Ненад недоглядел за своей галкой, оставив вольеру открытой, и птица, залетев в гостиную, утащила любимый браслет Божены. «И стоило так злиться?» – я всё ещё не отошла от шока, потому даже когда мать Сары остыла, я ещё долго не решалась выйти, опасаясь получить подзатыльник «за компанию».

Однако конфликтность Сары, выросшей в подобной атмосфере, была ещё не самым её худшим качеством. Другой её порок, вороватость, открылся мне очень скоро.

Вскоре случилось и то, о чём ещё не раз упоминал следователь на допросе – тот роковой день, когда математик фактически предсказал моё будущее. Наверное, сам бы Нострадамус перекосился от зависти, узнав, как сбылись слова Бекермайера о том, что мне «прямая дорога в тюрьму». Нет, он не был пророком, просто его опыта общения с проблемными ученицами и собственной проницательности хватило с головой, чтобы предугадать всю мою незавидную судьбу.

На этот раз «виновником торжества» выступила Сара. Как и в случае с Эстер, история ударила не по ней, а по мне. Не могу сказать, что я была слишком сильно внушаема, или была бесхарактерной. Но постоянно как-то так получалось, что одноклассницы подставляли меня, устраивали моими руками пакости, а отвечать за всё приходилось мне.

В первом классе Мила Гранчар убедила меня в том, что мой отец изменяет матери, потом по вине Эстер Келлер я обидела добрую Ингу, теперь вот Сара…

Интересно, что после моего первого посещения дома Сары я не раз думала, что сама Сара очень похожа на ручную галку её брата Ненада. Так же любит блестящие вещи, так же тащит их отовсюду и складывает в укромные местечки, и, наверное, потихоньку ворует. Несколько раз я присутствовала при довольно сомнительных ситуациях. Например, во время экскурсии в ближайший монастырь, Сара стащила под носом монашки маленькую бумажную иконку Спасителя и сунула её в карман. Цена этой иконки была ничтожной. Похожие нам раздавала после экскурсии добрая матушка-настоятельница совершенно бесплатно. Я ничего никому не сказала о том, что видела. Даже самой Саре. Мне было неловко, как будто в том, что она сделала, была и моя вина.

В конце ноября нашей классной даме фройляйн Гауптманн исполнялось 50 лет. Существом она была безобидным – типичная старая дева, помешанная на детях. Седеющие жидкие волосы она собирала в традиционный пучок, кроткие глаза были неопределённого водянистого цвета. Разговаривала новая классная дама почти басом, а ростом была повыше иного мужчины. Нас она называла «деточки» или «мои крошки», а мы её за глаза звали овцой. Нельзя сказать, чтобы ученицы любили её. О том, что происходит в классе на самом деле, она не имела не малейшего понятия. Представляю, как бы вытянулось её кроткое овечье лицо, если бы она узнала, что вытворяют «её крошки» тогда, когда их никто не видит. Мне порой казалось, что каторжницы ведут себя порядочнее.