Инспектор и ночь

— В какие именно?

— В те, когда ты представлялся очень воспитанным и кротким. Мне именно то и нравилось, что ты мог развивать теории о будущем мира, а потом бросаться стульями или ругаться с полицейскими перед казино. Но ты вообразил, что раз отправился с изысканной дамой, то должен и сам блеснуть манерами.

— Ничего я не вообразил, просто боялся. Боялся, что могу потерять тебя, и был готов разыгрывать любые комедии.

Она отпила немного кофе и деликатно откусила кусочек булочки. Она всегда ела деликатно, это вошло у неё в привычку.

— Значит, твоё «с первого взгляда» не было только словами?

— Словами? Да это было чем-то вроде удара по носу. Я находился на пароходике уже с полчаса, когда тебя заметил, а потом уже не мог отвести взгляда от твоего лица. Злился, что смотрю на тебя, и всё же смотрел…

— И даже завязал остроумный разговор о погоде: «Тепло, не правда ли?»

Она попыталась говорить моим голосом, потом рассмеялась мягким грудным смехом.

— Не знаю, выдумала бы ли ты на моём месте что-нибудь более умное.

— Милый, ты рассердился, — сказала Ева и придвинула свой стул к моему.

— Послушай, — произнёс я, и вправду несколько раздосадованный. — Ты хотя и имеешь голову учителя истории, всё же ничего не понимаешь. Я не играл роли и не ожидал всего того, что произошло, думал, что так и уеду, не прикоснувшись к тебе, единственно, чего я хотел, — это быть с тобою до последнего дня…

Но я не мог продолжить, потому что её руки притянули меня к себе, и в груди у меня разлилась та странная теплота, от которой прерывается дыхание.

В один из этих трёх дней мы лежали на пляже, не на том, дорогом, а на другом, и тихо разговаривали, глядя на зелёный купол раскрытого над нашими головами зонта.

— Ты в самом деле хочешь жениться на мне? — спрашивала она.

— А что в этом удивительного?

— Для меня удивительно. Никогда до сих пор мне не делали предложений.

— В самом деле?

— Никогда. Если не принимать во внимание предложения бакалейщика.

— А теперь получили одно. И не от бакалейщика.

— А что я должна делать в качестве твоей супруги?

— Что пожелаешь.

— Но чего бы желал ты?

— Я не могу распоряжаться тобою. Согласен на всё, что ты сама выберешь.

— Может быть, стать домохозяйкой? Хорошей и прилежной домохозяйкой, которая украсит семейное гнездо. Впрочем, сколько у тебя комнат?

— Две. И даже ванная.

— Две комнаты. И даже ванная. Не так плохо.

— Для Менильмонтана и простого учителя совсем неплохо.

— Нужно обставить их уютно. Только, знаешь что, из меня не выйдет хорошей хозяйки. Мне уже начинает так казаться.

— Ты могла бы работать, как делают другие.

— Кем работать?

— Продавщицей или кассиршей, или станешь служащей, — не знаю, что тебе больше по душе.

— А, нет. Это совсем не привлекает меня. Хватит мне и того стажа, который я имею.

— Ты могла бы учиться, — терпеливо предложил я.

— Зачем?

— Чтобы приобрести профессию. Профессию, которую бы ты любила.

Она замолчала. Наверно, думала.

— Не вижу такой профессии.

— Ты могла бы стать учительницей, например.

Ева снова замолчала. Потом сказала:

— А знаешь, это идея.

Она не добавила ничего больше. Но за обедом, когда мы сидели в бистро, снова вернулась к этому разговору:

— Я — между партами, за которыми сидят маленькие девочки. Тебе не кажется это смешным?

— Почему же? Я нахожу, что это чудесно.

Мои слова, по-видимому, успокоили её.

— В сущности, почему бы и нет? Во всяком случае, это нечто такое, что мне нравится. Только за учение надо платить.

— Не беспокойся. Не умрёшь с голода. Не могу обещать тебе луну, но у тебя будет свой дом, книги, тёплая комната и цель в жизни. Или тебе этого мало?

— Это зависит от многих вещей… С тобой этого достаточно. Иметь рядом с собой близкого человека, после стольких лет одиночества. И какого одиночества!..

Мысль об учёбе придавала ей уверенности, открывала перед ней новые перспективы. Она даже пыталась распределить своё время, месячную зарплату, думала, как лучше устроить быт.

В один из таких дней перед нами снова вырос Старик. Похоже, он долго обходил пляжи, разыскивая её, пока, наконец, не обнаружил. Старик взял для себя зонт и матрас и расположился неподалёку от нас, молча поклонившись Еве. На меня он, по обыкновению, не обратил никакого внимания и вообще не беспокоил нас, но я почувствовал, как у меня по телу прошла неприятная дрожь и от его присутствия, и от того голодного взгляда, которым он провожал женщину, когда мы пошли к морю.

— Боюсь, что в один прекрасный день я надаю ему по его хищной роже, — грозился я.

— Оставь его в покое. Он ничего тебе не делает.

— Ждёт.

— Пускай ждёт.

— Ты не сказала мне, что, в сущности, произошло между вами тогда, в ресторане.

— Что могло произойти? Он держался всё время очень мило и благовоспитанно, а когда пили ликёр, предложил мне стать его любовницей. На то бьёт, что, хотя и не обладает качествами двадцатилетнего юноши, но располагает всем остальным, в чём может нуждаться женщина.

— Что же это за всё остальное?

— И я задала ему тот же вопрос.

— Ему стоило просто влепить пощёчину, а не задавать вопросы.