Инспектор милиции

— Для тебя не секрет. Ты должен знать. Понимаешь, ищем одного особо опасного преступника. По делу об убийстве инкассатора. — Михайлов достал из кармана карточку. — Фоторобот. — На меня глядело тяжелое, угрюмое лицо, заросшее бородой до самых глаз. Было что-то мертвое в этом изображении.

— Мы уже проверяли у себя, — сказал я, воз-вращая снимок. — А как это все было?

— Не знаешь?

— Откуда? Это ведь давно, кажется, случилось. Еще Сычов занимался проверкой в станице.

— Месяца четыре назад. Ехала машина с инкассатором из аэропорта. Крупную сумму везли. Около четырехсот тысяч. А там есть узкое место на дороге. И когда машина с инкассатором подъехала к этому месту, прямо посреди шоссе стоит микроавтобус «УАЗик». Ни проехать, ни обогнуть. Шофер с «УАЗика» возится с колесом. Водитель, что инкассатора вез, вылез, подошел к нему. Тот говорит: «Помоги». И только шофер с инкассаторской машины нагнулся, чтобы посмотреть, в чем дело, водитель автобуса его ключом по голове и в кювет. Решил, наверное, что насмерть. Что там дальше произошло, судить трудно. Но наши ребята оказались на высоте. Как сам понимаешь, погоня, стрельба. Шофер микроавтобуса в перестрелке был убит. Открыли автобус, а в нем, помимо водителя, — мертвый инкассатор. А деньги как в воду канули. Но вот в чем дело. Инкассатор был убит двумя выстрелами в грудь. Из другого пистолета, не того, что нашли у водителя автобуса. И еще. Шофер, везший инкассатора, остался жив. Он вспомнил, что, когда вышел из своей машины посмотреть, что с «УАЗиком», к инкассатору подошел какой-то мужчина с бородой. По этим показаниям и составили фоторобот. Предполагается, что он убил инкассатора, перетащил его вместе с напарником в автобус. Но где он вылез из «УАЗика», как исчез с деньгами, не известно. Следствие считает, что преступник скрывается где-то здесь, в Краснопартизанском районе. Четыре месяца бьемся. Проверили, перепроверили. До сих пор впустую. Так что ты, пожалуйста, у себя в Баха…

— В Бахмачеевской, — подсказал я.

— Получше посмотри.

— Проверю.

Когда мы подходили к воротам милиции, он сказал:

— Не забывай друзей. Будешь в городе — заглядывай. Если что надо, звони. В управление. Или домой.

И дал мне свои телефоны. Служебный и домашний. Телефон квартиры будущего тестя.

Уже усевшись рядом с шофером, он подозвал меня к машине:

— Ваш майор, кажется, ничего. Я изредка буду позванивать. Так, между прочим. Как, мол, мой кореш…

— Зачем? Возьмет и выкинет что-нибудь назло. Борька задумался. Потом мотнул головой:

— Не выкинет. Какая ему от этого польза?

— Брось. Пусть будет все как есть…

— Дело твое. Я хотел как лучше…

Что бы там ни было, а эта встреча меня встряхнула. Давно меня не называли Кичей.

XVIII

Райбольница состояла из двух длинных хат, стоящих друг к другу под прямым углом.

Маленький двор, огороженный железной оградой, был чисто выметен и полит. Под редкой тенью прозрачных, тонких верб стояло несколько деревянных скамеек — крашеные доски на врытых в землю столбиках. Распахнутые настежь окна глядели в вербный садик бельмами затянутых марлей проемов. Несколько стариков грелись на солнышке, одетые в одинаковые, вылинявшие от стирки пижамы.

В приемном покое сказали, что свидания — с трех до семи. Было два часа. Но если мне спешно, разрешение дает главврач.

Главврач спросил, по личному или по делу. Я, поколебавшись, ответил:

— По личному.

Он пристально посмотрел на меня. Как-то странно хмыкнул:

— Что так не терпится?

— Служба…

— Разве что служба… — Он вздохнул и еще раз просверлил меня взглядом. — Значит, нет времени?

— К сожалению… — ответил я, смутившись.

— Ну-ну. — Он крикнул санитарке, чтобы та попросила Аверьянову выйти во двор.

Я поблагодарил и направился к двери. Главврач сказал:

— Пожалуйста, поприветливее с больной…

— Конечно, — поспешил я ответить. И, не удержавшись, спросил: — А что?

Он пожал плечами — какой, мол, недогадливый: больных надо беречь от волнений…

Лариса встретила меня тревожными глазами.

— Здравствуй, — сказал я как можно приветливей.

— Здравствуй, Дима. Садись. — А глаза ее спрашивали: «Ты с хорошими вестями или с плохими?».

— Я тут по делам разным, и время как раз свободное… Решил проведать. Что у тебя?

— Так, нервы, говорят. — Она последний раз взглянула мне в глаза: «Больше ничего?»

— На днях заходил в библиотеку. Взял кое-что почитать. Раиса Семеновна отлично справляется. Ты, значит, не волнуйся. Выздоравливай.

— Спасибо, постараюсь… — ответила она.

— Геннадий-то Петрович каков?

— Что? Что Геннадий Петрович? — переспросила она. И я понял, что для нее не существует сейчас Геннадий Петрович и вообще этот мир далек от нее, потому что главное — нечто другое. Но что это другое? Может быть, Чава?..

— Комнату так и не отдал. Для музея.

— Ничего не поделаешь… У тебя как?

— Нормально. Славка Крайнов отмочил: к Ледешко в сад залезли, яблоню обчистили.

— Да?

— Она, понимаешь, сохраняла для снохи… Больная у нее сноха… Скороспелка… Это я о яблоне.

— Нехорошо получилось. Ты что, в Крученом недавно был? — И снова вопрошающий взгляд.

— Нет… Теперь, конечно, надо съездить. Намылить пацану холку…