Инспектор милиции

— Сегодня я выгнал стадо сам. Тетя Зара сказала, что Сергей где-то заночевал. Потом пришла эта, как ее, Ларка. Чуть не плачет. Говорит, конь пропал какой-то. Царь или буржуй, что ли… Сергея спрашивала. Я ей говорю, что он вот-вот подъедет. Так и раньше бывало: ес­ли я вывожу стадо сам, он попозже приезжает. Ждать она не стала. Ушла…

— В Куличовку, наверное,— как бы про себя отметил председатель.— Там Петриченко живет…

— Ага,— кивнул Славка.— Зазря она пошла, потому что Сергей скоро подъехал. Я ему все рассказал. Он раз­вернулся — и галопом. Крикнул что-то: не то «стереги», не то «подожди». А может быть, «скажи»… Вот и все.

— Когда это было? — спросил я. — Не знаю точно. Часов в пять.

Поехали мы в Куличовку. Петриченки — это другая цыганская семья в нашем колхозе, про которых Арефа сказал, что они «киноартисты».

Петриченко, колхозный кузнец, сообщил, что ни Сер­гей, ни Васька (цыган, с которым Чава накануне про­хлаждался в Бахмачеевской) у него ночью не были. Утром, часов в шесть, была Лариса. Ушла. Скорей всего, на автобус…

— Вот тебе и задачка, милиция! — сказал Нассонов, когда мы сели в машину.— Э-эх, поеду, обрадую Арефу…

— Зачем вы так сразу, Геннадий Петрович? — ска­зал я.— Дело пока неясно.

— Вот и выясняй.— Он с ожесточением надавил на стартер и рванул вперед так, что «газик» взвыл всеми шестеренками.

14

Нассонов ссадил меня в Бахмачеевской и покатил в район.

На землю светила тысяча солнц, плавя в зыбкие струи горячий, осязаемый буквально всеми клетками те­ла воздух.

Станица словно вымерла, будто все живое спряталось глубоко под землю, задавленное душной атмосферой.

Было около двенадцати. Я зашел в свою комнату в сельсовете, выпил залпом стакан воды из графина. Уже потом, когда выпил, почувствовал ее отвратительно-теп­лый вкус.

На улицу больно смотреть — белое, раскаленное про­странство, белые горячие стены хат, серая тень под де­ревьями.

Дела ещё, собственно, никакого не было заведено, но я все же решил кое-что проверить. А так как я не имел следственного чемодана, то сунул в карман подвернув­шиеся под руку лупу, рулетку, перочинный нож, мягкую кисточку, бумагу и направился к дому бабки Насти.

Старая, перекошенная калитка устало проскрипела ржавыми петлями.

На базу никого. Только из-под кустов у забора, слов­но выброшенное тряпье, выглядывала спина разомлев­шего пса. Он покоился в тяжелой дреме и даже не ше­вельнулся.

Я заглянул в плотно закрытое окно. И отпрянул. Мы столкнулись глаза в глаза с Ларисой. С бьющимся серд­цем я поднялся на крыльцо и постучал.

Она открыла, отстранилась, пропуская меня в хату. В комнате было прохладней, чем на дворе. Я огляделся. Седло и уздечка лежали на лавке.

— Вы тоже ездили на хутор? — спросила девушка, опускаясь на кровать. Единственный стул в комнате был пододвинут мне. Я молча кивнул.— Садись, Дима.

Бедная Лариса! Синие запятые залегли под глазами, возле уголков губ обозначились печальные морщинки.

— Что произошло? — спросил я, не зная, куда девать руки.

— Нассонов уехал в район?

— Да… Ты хоть объясни толком.

— Я ничего не знаю. Ничего.

— Где Маркиз?

— Что ты пристал: объясни да объясни! Я сама хочу, чтобы мне объяснили…— Она закрыла лицо ладонями и заплакала.

Скрипнули половицы, у двери сухо и надтреснуто про­звучал старческий кашель.

На пороге стояла старуха, сложив руки под грудью и беззвучно двигая провалившимся ртом. Она прошам­кала:

— Куда отлучишься, кликни. Я запру дверь…

— Хорошо, баба Настя, хорошо… Вы идите, приляг­те.— Лариса вытерла щеки и вздохнула.

— Пойми, дело нешуточное. Не старая тряпка — по­родистый жеребец,— снова заговорил я.

— Что ты от меня-то хочешь? — Она уже, кажется, взяла себя в руки.

— Я хочу тебе помочь;

— Ты и Нассонов сразу решили, что это Сергей. Я протестующе поднял руки.

— Стой… Нассонов прилетел как угорелый. «Едем»,— говорит. Ей-богу, я даже был неодетый. И зачем мы ез­дили в Крученый, не знаю. Не вижу логики.

— И все-таки перво-наперво — туда.

— А ты?

Лариса замолчала, прикусив губу.

— Давай не будем злиться друг на друга, а спокойно, по-человечески поговорим,— предложил я.

Она задумалась. Встряхнула головой.

— Ладно. Маркиз был привязан вон там.— Она под­нялась, подошла к окну. Я встал сзади нее.— Видишь, еще сено осталось?

— Выйдем во двор.

— Зачем?

— Вот тоже… Что я отсюда увижу?

Мы вышли во двор

Под старым, покосившимся навесом, в яслях из рас­трескавшихся досок лежало разворошенное сено. Я обо­шел ясли. Земля во многих местах хранила отпечатки ло­шадиных подков. Они подходили к тыну, беспорядочно запятнав сухую глину. Ограда была мне по грудь.

 

…Она закрыла лицо ладонями и заплакала.

— Он был крепко привязан?

— Нормально.

— Чем? Веревкой?

— Нет. На нем была обротка.

— Что это такое?

— Ну, уздечка, только без удил….

— Ясно.

Я вынул лупу. Это все-таки производит впечатление. Солидно. Тщательно оглядел следы возле ограды. Они ни о чем не говорили мне.

— А калитка?

— Ворота заперла. На щеколду.

Вся, ну буквально вся земля в следах копыт,

— Что он, мяч гонял по двору, что ли?