Инсталляция

На пустыре никого не было. Пышные сорняки уже вымахали ростом с нас. Ивка забралась на холмик и скрестила руки на груди. Мы стояли снизу, смотрели на неё и молчали. Кнопка вытащил из упаковки съедобную пластинку и выставил её на ладони. Летом бутерброд быстрого приготовления — это минутное дело. На зимнем солнце он готовится минут за пять, не меньше. Мы завистливо посмотрели на Кнопку и зашумели. Тот благосклонно раздал всем по пластинке. Теперь мы жевали бутерброды и смотрели на Ивку. Мне казалось, нас там было миллион человек. Рыжий Митька, весёлая Алинка, читающий Анти, рёва Агнешка, беспокойный Вадька, Ленка с пятого этажа, близнецы Горька и Андрей…

— Налопались, малявки? — недовольно сказала Ивка.

— Я сегодня даже не завтракал, — пожаловался представительный Тин, но Ивка только хмыкнула. На её макушку приземлилась стрекоза.

— Я открываю школу полётов, — заявила она. — Вы приняты.

— Ивка, ну какая школа! — сказал я и потёр через свитер плечо. — Каникулы ведь.

Ивка отвернулась и посмотрела вверх.

— Вы что же, — сказала она, не глядя на нас. — Не хотите научиться летать?

— Так мы не умеем, — сказали мы.

— Но я же вас научу, — сказала Ивка, повернулась к нам и, кажется, улыбнулась.

— Тогда ладно, — сказал я.

Ивка спустилась с холма, прошлась между нами, построила в ряды и сообщила:

— Занятия каждый день по четыре часа. Не ныть, не клянчить, не отлынивать.

Мы попереглядывались, пожали плечами и вздохнули.

— Сорок семь приседаний, — сказала Ивка. — Начали.

— Ивка, но… — начал я.

— Не ныть! — сказала Ивка.

Мы стали приседать, настроение у всех было кислое.

— Радоваться, — приказала Ивка.

— Чему радоваться-то? — спросил Алька.

— Лету радоваться, — тихо и серьёзно сказала Ивка, и мы почему-то повеселели.

Мы сделали сорок семь приседаний, оббежали пять с половиной кругов вокруг пустыря, постояли на одной ноге сколько-то там минут.

— Ивка, — рассудительно сказал Кнопка. — А ты уверена, что именно так учат летать? Ведь никто во всём мире летать пока не умеет!

— Конечно, уверена, — коротко сказала Ивка.

Мы стояли, расставив руки в стороны, уже пятую минуту. Я подумал, что нам ещё предстоит возвращаться домой. Больше трёх часов по закатному, но уже нежаркому солнцу. И ещё подумал — что завтра мы тоже пойдём сюда пешком. И каждый день будем приседать, бегать, стоять на одной ноге — пока не кончится лето.

Ветер катил по земле берёзовые серёжки. Одна из них застряла на моём носке, я хотел смахнуть её, но вдруг перекувыркнулся в воздухе и упал на спину. Кнопка парил в метре над землёй. Другие приподнялись ненамного, но потихоньку всё смелее возвышались над землёй. А Кнопка уже летал над нашими головами. Из карманов его джинсов сыпались ключи, монеты, жвачки, какие-то бумажки и прочая ерунда. Я собрался с духом и неумело, боком, подлетел к нему.

И посмотрел вниз, на Ивку. Теперь она казалась маленькой, куда меньше нас.

— Ивка… — сказал я сверху, пробуя набрать скорость. — Скажи мне, Ивка, а это лето будет долгим?

— Конечно, долгим, — коротко сказала Ивка.

Данькой Ведомые

Лека свешивалась с балкона и запускала мыльные пузыри. Чем дальше летел мыльный пузырь, тем лучше. Если ветер заносил мыльный пузырь на Данькин балкон, то это было совсем хорошо. Потому что Данька может заметить и выглянуть. Он даже может подумать, что это Лека его вызывает, и правильно он тогда подумает. Папа Леке всегда говорил, что люди должны думать правильно, а если они начинают думать неправильно, то это неправильные люди. Данька человеком был очень даже правильным, жил этажом ниже и ещё был порядочно взрослым — в школе уже не одну зиму проходил. Но он всё равно возился с малышнёй — такой, как Лека.

С сегодняшнего дня Данька уходил на летние каникулы. Хотя никуда он на самом деле не уходил — а наоборот, оставался дома. Ведь без него — ни в прятки весело не поиграешь, ни во дворе не повозишься — что там одним делать? В шкафу у Леки лежала картонная коробка, в которую она складывала самые вкусные и дорогие пластинки, которыми её угощали. Зачем они ей зимой? А вот, думала она, придёт лето — они все во дворе соберутся, позовут Даньку, возьмут большое покрывало, найдут траву высоченную. На траву — покрывало, сами сверху упадут, чтобы трава примялась, выставят на летнее солнце пластинки, — вот это будет пир горой! И ещё Данька скажет, какие они молодцы. Он всегда так говорит, когда они молодцы. И когда не очень молодцы, тоже говорит, что молодцы. Поэтому Данька — хороший.

Лека посмотрела на улицу. У подъезда Гилька мучила заряжающийся автобус. Она прицепилась к его лапе и ныла:

— Ну подвези-и-и до второго подъезда! Ну подвези-и-и!

Гилька умела так противно ныть, что Лека тут же подумала: «Ну подвези ты её, не отцепится ведь!». Но на автобусе упорно горела красная лампочка. Гилька посмотрела на неё и сморщила нос. Схватилась за автобусную лапу и попыталась перевернуть её фотоэлементами вниз, но только сама и перекувыркнулась. Подпрыгивала, пытаясь загородить солнце, но то ли солнце было большое, то ли Гилька была мелкая.