Инстинкт и социальное поведение

Что касается целей, то социалисты требовали не столь радикального изменения социального поведения человека. Они выдвинули лозунг: «От каждого по его способностям, каждому по его труду», признавая тем самым, что у людей могут быть разные способности, и что обществу – даже идеальному обществу будущего – придется в некоторой степени контролировать их деятельность. Это предполагает некоторый общественный аппарат: Луи Блан говорил об «организации труда», и республиканцы 1848 года пытались устроить «национальные мастерские». Можно понять, почему социалисты впоследствии примирились с идеей государственного вмешательства в экономику и стали участвовать в политической жизни демократических стран.

Коммунисты, напротив, надеялись настолько изменить поведение человека, чтобы его уже не надо было контролировать. Их лозунг гласил: «От каждого по его способностям, каждому по его потребностям». Это означало, что в идеальном обществе каждый будет работать в полную меру своих сил, при полном доверии общества к этим усилиям. В таких условиях государство должно будет за ненадобностью отмереть: коммунисты всегда считали государство аппаратом классового насилия и потому ненавидели всякую государственную власть. В этом коммунизм напоминает анархизм.

Если теперь перейти к средствам, то и в этом отношении социалистическая доктрина не столь радикальна, как коммунистическая. Она мирится с «буржуазной» демократией, потому что этот строй дает социалистам возможность свободно пропагандировать свои взгляды. Социалисты надеются даже достигнуть своих целей мирным путем, с помощью выборов и парламентских реформ. Насилие вызывает у них отвращение: они не верят в продуктивность насильственных методов, хотя и уверяют, что готовы прибегнуть к силе для защиты демократических свобод. Социалисты хотят жить и добиваться своих целей в свободном обществе, при твердом соблюдении законов. Средства, применяемые социалистами, признают особое значение человеческой личности; в этом смысле их доктрина представляет собой умеренный коллективизм.

Напротив, коммунистическая доктрина, предполагающая в человеке гораздо б`oльшую потенцию развития – вряд ли совместимую с его инстинктами – верит в необходимость и полезность «революционного насилия». Только в борьбе, в насильственных конфликтах может быть преодолено сопротивление «классового врага», и вместе с тем достигнуто освобождение «пролетария» от болезненных извращений классового общества. Маркс говорил: «Есть только одно средство укоротить, ускорить корчи старого общества: кровавые родовые муки нового – это революционный террор». Теоретически он рассматривал террор как крайнее средство и хотел его по возможности избежать. Но ему не удавалось сдержать эмоции революционера, обостренные изгнанием и преследованиями: «классовая борьба» всегда вызывала у Маркса жгучую ненависть к своим врагам и ко всему старому миру, который он хотел разрушить. Террор против «классового врага», несомненно, вызывал у него также и эмоциональное одобрение.

Вера в творческую роль насилия – очень старая философия. Мы находим ее еще у Гераклита, видевшего в войне «начало всех вещей». Гете называет это начало устами Фауста «благотворно созидающим насилием» (heilsam schaffende Gewalt), и это представление стало одним из лейтмотивов немецкого романтизма. Очищение кровью входило в ритуалы всех древних народов, и не так уж странно, что ученики Гегеля – Маркс и Энгельс – переняли у него и эту сторону магического мышления. Анархист Бакунин выразил это представление в еще более чувственной форме: «Наслаждение от разрушения есть также творческое наслаждение» (Lust der Zerst"orung ist auch eine schaffende Lust).

Коммунисты всегда смешивали гражданскую свободу с анархической свободой «вседозволенности» и, хотя они были врагами государства, настаивали на дисциплинированных действиях «сознательных пролетариев». Их вера в творческое насилие ввела их в соблазн использовать государство против своих врагов. Конечно, марксисты не смущались этим противоречием, а объясняли его своей диалектикой: отрицание государства было для них «тезисом» гегелевской триады, «диктатура пролетариата» – «антитезисом», а «синтезом» должно было стать, естественно, «отмирание государства». Как известно, из коммунистического эксперимента получился совсем другой «синтез».