Инстинкт и социальное поведение

Уроки Первой мировой войны были, наконец, учтены: Германия и Япония, даже после их капитуляции, все еще внушали страх. Германию разбили на четыре зоны оккупации; Советскому Союзу досталась восточная часть страны, которую и без того уже заняли советские войска, а Западную Германию разделили между США, Англией и Францией. Таким образом, Германия как государство больше не существовала, а ее главные правящие структуры были объявлены преступными организациями. Главных «военных преступников», переживших войну, должен был судить международный трибунал в Нюрнберге, где проходили гитлеровские партийные съезды. Сталин прислал в Нюрнберг своих судей и прокуроров, которые были не лучше подсудимых; они следили, чтобы среди преступлений нацистов не всплыли рассказы о преступлениях Сталина.

Японию оккупировали американцы, но японское государство не уничтожили: секретный пункт капитуляции предусматривал, что японский император сохранит свой титул. Впрочем, Японией управлял американский генерал. Японская армия и флот перестали существовать.

Все эти меры должны были убедить людей, что война принесла свои плоды, что больше не будет войн. И в самом деле, в сознании людей произошел перелом. Люди устали ненавидеть и мстить. Более того, у них резко снизилась общая способность к сильным эмоциям и, в частности, коллективная агрессивность. Это явление очевидно, и можно предложить для него два правдоподобных объяснения. Первое относится ко всем европейцам более развитых стран, а второе – к тем из них, кто был воспитан при фашистском режиме.

Первое объяснение связано с буржуазным перерождением всего населения, которое Джон Стюарт Милль заметил в Англии, а Герцен во Франции еще до франко-прусской войны. Способность к сильным переживаниям – страстям – зависит не только от физиологии человека, которая неизменна, но еще от его воспитания и образа жизни, которые обусловлены культурой и, следовательно, могут меняться в течение нескольких десятилетий. Коллективная агрессивность, или воинственность, была очень сильна у тех, для кого война была по традиции главным занятием, то есть у европейского дворянства. Значение этого слоя резко снизилось в течение девятнадцатого века, особенно во Франции. Престиж дворянства исчез, когда оно потеряло почти все свои наследственные земли и сословные привилегии, и когда не стало больше военной славы. В Национальном Собрании 1871 года дворяне все еще составляли треть депутатов; к 1914 году их было в парламенте всего несколько.

Буржуазия была агрессивна еще и в девятнадцатом веке, когда перед ней стоял стеснявший и унижавший ее феодальный строй. Она могла быть агрессивной перед лицом восставших рабочих 1848 года и коммунаров 1871 года, испугавшись за свою собственность. Но потом буржуазия уже безраздельно господствовала и, в сущности, потеряла движущие мотивы. Уже Герцен, увидев Францию после двадцати лет империи, был поражен изменением французского буржуа.

Присмирел и рабочий класс. На грани отчаяния он способен проявлять сильные страсти, о чем говорят летописи всех революций. Но когда рабочий обретает хотя бы скромное благосостояние, он начинает ориентироваться на образ жизни буржуа, не видя перед собой ничего лучшего. Неспособность европейских социалистов научить рабочих чему-то лучшему как раз и составляла их основную слабость. Кто видел нынешних западных рабочих, не сомневается, что на баррикады они не пойдут.

В литературе много раз описывалось настроение французской публики в начале каждой войны – в 1870, 1914, 1939 году. Эти описания не оставляют сомнения в том, что французы становились все менее воинственными. В последнем случае они просто не хотели понять, почему на них свалилась война, и долго надеялись, в месяцы «смешной войны» (dr'ole de guerre), что все это как-нибудь обойдется. Агрессивность – по крайней мере в ее коллективном проявлении – все время шла на убыль. Объяснение, данное выше («обуржуазивание» наций) можно, конечно оспаривать, но вряд ли можно отрицать самый факт. Хорошо это или плохо – другой вопрос, к которому нам еще придется вернуться. Современное общество эволюционирует в сторону менее эмоционального (может быть, более рационального) поведения.