Инстинкт № пять

И вдруг кроваво моргнул!

Отплевываясь от соленой пены, я снова вылетел на поверхность бассейна перед великим медиумом.

Воды в бассейне было уже по пояс, и я тут же встал на шахматный пол.

— Она съежилась! — крикнул я, пытаясь показать Августу Эхо все, что осталось в руке.

Медиум опустился на колени, чтобы получше разглядеть мою добычу.

— Герман, это Омега! Ты почти достал дно!

И действительно, на моей ладони чернела Омега, начертанная на коже кистью каллиграфа.

Тушь капнула в воду, и разом все тысячи буквиц, что вертелись со свистом пара в толще бассейна, сменили свой алый цвет раскаленной подковы на цвет угольной сажи. Не без содрогания обвел я глазами пространство магического сражения направленных медитаций великого медиума с Буквой божьего промысла. Так мертвец Голгофы сбрасывает с себя плащаницу Ветхого Завета… Бог мой! Тысячи, миллионы букв вертелись не только в воде, но и в воздухе, и под куполом зимнего сада, и даже в толще мрамора, которым был облицован бассейн, и даже захлестнули до пояса фигуру мага. Полы халата, голые ноги, руки, полосатая ткань на шезлонге, тень ясновидца от люминесцентных ламп — все было испещрено, исчеркано, мечено взмахами адского каллиграфа, изранено и обуглено следами от кончика кисти и натиска типографского валика!

Уже можно было легко прочесть на ладонях учителя роковую вязь: «Но, по счастию, в это время проходили мимо домика бабушки Красной Шапочки дровосеки с топорами на плечах…»

Буквы были выжжены, словно тавро на коже раба.

Провидение на наших глазах переписывало финал вещей сказочки о Добре и Зле, где смерть красной героини отменяется смертью черного героя…

— Последнее усилие, Герман! — закричал страшным голосом маг. — На дно!

Но я был настолько измотан, настолько не в себе, что, как лунатик, побрел в сторону лесенки и стал выбираться из бассейна наверх, — я не сдался, нет, я хотел передышки.

— Это приказ, лейтенант!

Генерал впервые обратился ко мне, как к подчиненному.

Я был уже на последней ступеньке.

Сейчас появится конь… И не успел я добежать чувством до кончика мысли, как из воды показалось черное чудовище. Но это был вовсе не конь! Это была адская собака с шипами на широком ошейнике из телячьей красной кожи!

Тот самый Перро — пес людоеда — учуял у меня под кроватью лесного каннибала. Он был дик, словно Цербер, стерегущий врата Аида.

Пес волком кинулся и сорвал мое тело с отвесной лесенки вниз, в пасть кипения.

Я очнулся от щекотки под носом — это был шаловливый побег вьюнка. Я лежал на огородной грядке, в тени цветущего розмарина, под его ветхой сенью, среди стрел зеленого лука-порея, зонтиков укропа и султанов сельдерея. По соседству пестрели тыквы, краснели томаты, а у плетня красовались пышные уши лопуха и острые костры крапивы.

Солнце стояло в самом зените и тянуло ко мне свои золотые спицы сквозь дырочки в обороне куста.

Щекотка вьюнка, аромат розмарина, дух мяты с душицей, уколы солнечных соломинок окончательно привели меня в чувство. Вокруг меня простирался живой мир человечков. Кудахтали куры в курятнике. Повизгивали свиньи в загоне. Скрипели у запруды крылья водяной мельницы. Наконец дно проклятой монады! Ура! Я легко вскочил на ноги и перемахнул через плетень. Это был крайний дом в деревушке, от которого бежала через мостик над ручейком к лесу узкая тропка. И там наконец-то я заметил веселое красное пятнышко: роковое чудовище в бархатной алой шапочке с плетеной корзинкой в правой руке. Девочка шла к лесу, бегая за летними бабочками и собирая букет из полевых цветов.

Я пустился вдогонку.

Единственное, что тревожило глаз, — вид на вершину монады, которая голой скалистой горой вырастала за далью зеленого дола. Там на макушке горы белел знакомый чертог замка Спящей красавицы, но на этот раз он был увенчан не сверкающим веретеном, а неясным сиянием распятия, и не шерстяная нить сбегала с веретена, заставляя вращаться адский волчок, а мерцающая струя Христовой крови, текущей из раны от римского копья на ребре.

Это был дурной знак для пифий и ясновидцев.

И зловещие предметы спасения множились: в кустах орешника у ручья я легко разглядел пестроту избиения младенцев, блеск медных шлемов на воинстве Ирода, убитых детишек в зеленых пеленах от ореховых шкурок, капли пеночек, бисер пота Спасителя на диких левкоях у тропки.

Дальше — больше!

В тени деревянного мостика тлела огнисто-снежная вифлеемская звезда, и тут же по краю песка вдоль потока чистой воды спешила через пустыню кавалькада неугомонных волхвов со своими святыми дарами. Я успел даже заметить цель их движения — копна сена на заливном лугу, окольцованная стадом курчавых барашков овечьего стада.

Единственное, что внушало надежду на благополучный исход боя, — лилипутские размеры фрагментов Писания, ничтожность фигур, карикатурные тени, наконец, вся тщета попытки слепить чертоги зимы из снежного Рождества в спелом накале зенитного солнца… все таяло на глазах и блестело крупной слезой.