Инстинкт убийцы

— Они будут спрашивать меня об Адаме?

— Если они хоть что-то смыслят в своей работе, то да, будут. Во всяком случае, попытаются. Но не забывайте: вы здесь не для того, чтобы отвечать на вопросы. Репортерам известны наши условия. Это не означает, что они станут их придерживаться. Но это должны сделать вы. Не позволяйте им себя спровоцировать. Не позволяйте им загонять себя в угол и заставлять оправдываться, хуже того, вынуждать говорить нечто, что позже может быть использовано против вас.

— Я его убила. Во всех смыслах этого слова. Я убийца.

— Наверное, не следовало бы говорить это копу.

— Я когда-то была юристом, — ответила она. — Я знаю, как это работает.

— Как?

— Все зависит от того, как будут развиваться события дальше. Вы со мной согласны? От этого зависит, предъявят мне обвинение или нет. Вернется ли Эмма целой и невредимой, или ее… — Абигайль шмыгнула носом и снова вытерла его салфеткой. — Будут ли газеты на моей стороне, или же пресса выставит меня эдакой хладнокровной убийцей. Станут ли родители Адама настаивать на судебном преследовании. Столько всяких «если»…

— Я не собираюсь предъявлять вам обвинения, — заверил ее Уилл.

Абигайль кивнула в сторону Аманды.

— Это может сделать она.

Уилл вынужден был признаться себе, что тут она права.

— Я не вправе вам что-либо советовать, но вы ничем себе не поможете, если будете вести такие разговоры.

— Он был просто ребенком. У него была впереди вся жизнь. — Она сжала губы, собираясь с мыслями. — Вы только подумайте обо всем, что я отняла у него и у его родителей! Теперь у них ничего не осталось. Всего лишь восемнадцать лет, а дальше — пустота.

Уилл не мог сказать, что стал бы говорить, окажись он на месте Абигайль, но поймал себя на мысли, что, возможно, Абигайль настолько сосредоточилась на Адаме Хамфри, потому что альтернатива — переживания о судьбе собственной дочери — для нее непереносима.

— Что я должна сказать, когда репортеры спросят меня об Адаме? — спросила она.

— Ничего, — повторил он. — Мы им сразу сказали, что все свои вопросы они должны адресовать Аманде. Разумеется, они не будут придерживаться этого правила, но вы не обязаны с ними разговаривать.

— Что, если я этого хочу?

— А что бы вы им сказали? — задал Уилл встречный вопрос. — Если то, что только что услышал я, то сразу могу вам пообещать, что еще до наступления сегодняшней ночи вас разопнут на кресте. — Он помолчал и добавил: — Если вы хотите наказать себя за то, что случилось с Адамом Хамфри, лучше примите какие-нибудь таблетки или поэкспериментируйте с героином. Лучше это, чем отдаваться на милость прессы.

— Вы и в самом деле честны.

— Пожалуй, да, — согласился Уилл. — Поберегите себя для Эммы. Если вы не можете быть сильной ради себя, будьте сильной ради нее.

— Меня уже тошнит от рекомендаций быть сильной. Все только это мне и твердят.

«А что еще можно сказать в такой ситуации? — мысленно удивился Уилл. — Будь слабой? Упади на пол? Изорви на себе одежду? Голоси?» Все это было вполне допустимо и объяснимо. На ее месте так вел бы себя любой нормальный человек. Но журналисты ее точно не поняли бы.

— Обычно я не склонна разыгрывать мелодрамы, — вздохнула Абигайль. — Боюсь, что я могу… — Она покачала головой. — Что, если он увидит меня по телевизору и подумает, что Эмма этого заслуживает? Что, если я что-нибудь сделаю неправильно, или ему покажется, что я недостаточно горюю, или, наоборот, чрезмерно горюю, или…

— Вам нужно прекратить без конца проигрывать все это в голове.

— Проигрывать? — переспросила она. — Я очень хотела бы, чтобы все это оказалось игрой. Я хочу проснуться завтра утром и крикнуть Эмме, чтобы она поскорее собиралась в школу. Я хочу орать на мужа за то, что он мне изменяет. Я хочу играть в теннис с друзьями, организовывать обеды, обустраивать свой дом, игнорировать интрижки мужа и… — Уилл и не думал, что ее выдержки хватит так надолго. Но она уже начинала ей изменять. Все началось с губ. Легкое дрожание нижней губы подобно тику распространилось на все лицо. — Я хочу поменяться с ней местами. Пусть делает со мной все, что захочет. Пусть трахает меня, занимается со мной содомским грехом, бьет меня, поджигает. Мне все равно. — Из ее глаз полились слезы. — Она всего лишь ребенок. Она этого не вынесет. Она не переживет…

Взяв ее за руку, Уилл испытал неловкость. Он не знал эту женщину и не имел права ее утешать.

— Эмма жива, — напомнил ей Уилл. — Пусть вас поддерживает эта мысль. Ваша дочь жива.

И хотя казалось, что это уже невозможно, но неловкость стремительно нарастала. Абигайль мягко высвободила руку и провела пальцами под глазами этим удивительным жестом, которым женщины спасают свой макияж, не позволяя расплыться подводке для глаз. Неожиданно она спросила:

— Где вы познакомились с моим мужем?

— Это было очень давно…

— Вы были одним из тех мальчишек, которые его обижали?

Уилл почувствовал, что его рот приоткрылся, но не мог найти слов для ответа на этот вопрос.

— Мой муж не любит вспоминать о своем детстве.

Уилл мог бы ей кое-что порассказать. Вместо этого он произнес:

— Наверное, это к лучшему.