Институт благородных девиц

Немецкий язык всегда был нелюбимым нашим предметом, кроме немок, конечно. В маленьком классе преподавателем его был г-н Эрнст, гораздо умнее и дельнее преподавателя старшего класса, г-на Эйринга. Многие говорили хорошо по-немецки, но писали плохо, вероятно потому, что выписанные из Риги бонны едва ли сами умели писать правильно. Эйринга мы невзлюбили при самом переходе. Это был скорее актер, который мог бы подвизаться успешно во всякой шутовской роли. Он был толстяк, с красными руками и оттопыренными пальцами, в поношенном платье и измятой сорочке; он старался игриво и по-детски обращаться со старшим классом. От него все брезгливо сторонились; он не имел привычки читать лекции с кафедры, а обыкновенно ходил тихо и медленно по классу, перед скамейками учениц. Перед каждою ученицей на пюпитре лежали книги и тетради, могущие понадобиться; крышки пюпитров строго запрещалось открывать во время урока. Я сидела четвертая от окна и, как все сидевшие в первом ряду, расстилала белую бумагу, чтобы Эйринг не опирался своими противными руками на наши книги и тетради, объясняя это классной даме необходимостью заметок. Совершенно случайно попал кусок col a bouche (Клейкой бумаги (фр.). – Прим. ред.) (я подклеивала что-то в тетрадях). Когда Эйринг в страшном возбуждении размахивал руками, поднимал их кверху, опирался на разложенную бумагу, закрывал глаза и жалостным голосом рассказывал одну из немецких трагедий («Эмилию Галотги» Г. Э. Лессинга.), к поднятым его рукам прилип лист. Все рассмеялись. Эйринг рассвирепел; подозревая меня в намеренно устроенной шалости, он сбавил мне балл и, несмотря на мое старание и успехи, ставил средние отметки. Жаловаться никогда не было в обычае на старший класс; мы могли отомстить или плохими ответами, или наивным обличением неправды пред начальством. На второй год нашего перехода в большой класс принц Петр Георгиевич Ольденбургский, часто посещавший институт и знавший по фамилиям лучших учениц, на мое счастье, приехал к нам на урок немецкого языка; заняв, по обыкновению, место рядом с классною дамой за столом, перед окном и посмотрев отметки, он сказал m-lle Араловой, дежурной в классе, вызвать четырех девиц, сам задал тему на сочинение и заставил нас писать на доске. Мне, как более слабой по отметке, задал он написать письмо к родителям о болезни. Я скоро написала; он просмотрел, поправил (строго относился к непоставленным знакам препинания), сделал мне несколько вопросов из литературы и собственноручно поставил 12 баллов (В 1853 г. в учебных заведениях была введена 12-балльная система оценок (ранее оценки выставлялись без баллов, одним определением: отлично, удовлетворительно и т. п.). 12 баллов – высшая оценка. – Прим. ред.). Его Императорское Высочество настолько был милостив и внимателен, к тому же имел прекрасную память, что, посетив московский Екатерининский институт во время ответа сестры моей в его присутствии, передал ей якобы от меня посланный поклон, чего я не дерзнула бы сделать; а некоторым из воспитанниц передавал поклоны от их братьев-правоведов и обратно.

В младшем классе Иогансон учил чистописанию, а рисованию в обоих классах учились: рисовать цветы у г-на Мухина[98], а головы и фигуры у г-на Мохначева, причем чередовались, рисуя то с одним, то с другим учителем.