Институт Дураков

ТОСКА. СПОРЫ С ПОЛОТЕНЦЕВЫМ

Не текли - ползли, медленно и вяло, дни и часы моего второго срока. Они не были богаты внешними событиями, но внутренне, душевно - насыщены и напряжены.

Во-первых, пришла тоска. Почему-то стало чаще думаться о доме, о Нине, о ребятах, причем как о чем-то недостижимом, потерянном безнадежно. Раньше так не было. Тут еще непонятное известие о Нининой болезни, воскресные раздумья над листками передач... Дело в том, что несколько воскресений подряд, хоть передачи и поступали, листки-описи на них заполнялись чьей-то незнакомой, каждый раз новой рукой. Наконец 24 февраля почерк Нины, но... в "титуле" листка, там, где заполняются графы "от кого"(фамилия, № паспорта и т.д.), приписано (так часто она делала, вертухаи по инерции не замечали): "Дети здоровы. Болела - острый гайморит. Возвращаюсь домой. Целую, Нина".

Проклятый эзоп! Так часто изощрялись в иносказании, что видим его там, где не следует. И я расшифровал Нинину приписку, как сообщение о том, что ее... арестовывали! "Возвращаюсь домой". Откуда? Из Москвы, конечно. Но с гайморитом в больницу обычно не кладут, тем более иногороднего - в Москве... Тогда что же с ней было? Может быть, гайморова полость... полость... иногда говорят "камера"... Ну конечно, это так! Камера, то есть тюрьма!

Все это тревожило, томило, обостряло тоску. Часто болело сердце, и я то и дело ходил пить корвалол. Появилась апатия. Я почти перестал играть в шахматы, стал мало читать. А если читал - ловил себя на том, что не вникаю в суть: гляжу в книгу, а думаю о своем. Особенно тошно стало после отъезда Игоря.

Вместе с тоской пришел и еще один непрошеный, неведомый доселе гость сомнение. Ну пусть не в самой крайней форме, не в плане пересмотра позиций и убеждений, но зацарапали какие-то острые коготки: а все ли было правильно сделано?.. как глупо и неосторожно вел себя перед арестом...вот стихи эти про нагорних и подгорних свиней написал, зачем?.. И еще: правильно ли веду себя, отказавшись от участия в следствии? Ну, сделают, как обещает Дмитриевский, 70-ю статью, от них не станет... В общем, много было передумано в те бесконечные часы.

Еще и новый мой сосед, оживший чернобородый "пророк" Полотенцев вольно или невольно вставлял персты в мои невидимые раны. Намолчавшись за долгие месяцы, он теперь говорил без умолку. Говорил именно тогда, когда мне больше всего хотелось молчать. Говорил он, правда, только со мной и Володей, оглядываясь на дверь, продолжая оставаться для всех остальных окаменелым, безумным Семеном Петровичем. Хорош безумец! Это был культурнейший, образованнейший человек, буквально давивший меня своей эрудицией, а главное, обладавший удивительной, я бы сказал магнетической силой убеждения. По образованию он был экономист, окончил институт в Киеве. Себя скромно называл "коммерсантом". Какой там коммерсант, ему бы впору государственным деятелем быть, хотя... не приведи Господь! Не сомневаюсь, что он был бы и прекрасным коммерсантом, такая голова украсила бы негоциантское ведомство любого государства.

Статья у него была такая же, как у Володи Шумилина (социалистическое государство не любит негоциантов), только размах не тот. Ну этак в 10 раз больше, причем он-то знал, что и куда приложить. И если Володина цель была уничтожить деньги, то у Семена Петровича - их растить. Работал он где-то в системе Внешторгбанка, впрочем, я могу и ошибиться, так как рассказывал он о себе неохотно. Знаю только, что после ареста он сидел во внутренней тюрьме КГГ на Лубянке, а уж туда простого смертного не посадят.

И еще знаю, что он скитался по психиатричкам чуть ли не два года, вот и в Сербского второй раз привезли...

Мы спорили с Полотенцевым часто, буквально по каждому поводу. Это было чуждое, даже враждебное мне мировоззрение, мы просто жили в разных измерениях. Не могу сказать, что это мировоззрение было оригинально и мне внове, но я никогда еще не встречался с его носителем вплотную. Раньше я знал о его существовании по книгам, главным образом по плохим советским книгам, теперь же это мировоззрение клокотало - да еще с какой вулканической силой! - на расстоянии вытянутой руки от меня.

Полотенцев исповедовал культ силы во всех ее проявлениях: сильной личности, сильной крови (да, даже так), сильной идеи, сильной власти, сильной нации, сильной расы. Во имя движения к вершине такой силы оправдывалось все. "Моя нравственность - воля", - говорил Семен Петрович.

Стоило видеть, как он это высказывал! Сам Полотенцев был, конечно, волевой, сильной личностью. В практической жизни для него много значили деньги.

- В этом мире все покупается и все продается, - заявлял он. - Все!

- Нет, не все, Семен Петрович, - возражал я. - Не все завоевывается деньгами. Так же, как и силой, - и приводил примеры великих бессребреников.

- А-а! Мало дали! - рубил на все примеры Полотенцев.

О, какой великолепный Шейлок сидел передо мной!