Институт Дураков

Вы говорите, доктор, я здоров?
а между тем моим родным сказали,
что болен я, и чтоб они меня
немедленно в больницу отправляли?
Ах, доктор, доктор! Право, вы чудак,
и одного понять не можете никак:
что мне болезнь моя — отрада.
Здоровья вашего и даром мне не надо.
Здоровья вашего, которым вы б о л ь н ы!
Мои слова вам кажутся смешны?
Но право, доктор, под большим сомненьем
к о г о сажать сегодня в желтый дом:
меня иль всех, кто в диком озлобленье
волнуются кругом!..

(Из стихотворения "Сумасшедший"

неизвестного автора, конец ХIХ века)

Кропоткинский переулок, 23

— Сколько в Москве вокзалов? — Девять. Ярославский… Савеловский… С Рязанским, что не понятно, вокзал или платформа (на Каланчевке), даже десять.

— Сколько аэропортов? — Загибаем пальцы: Внуково, Шереметьево… Пять!

— А сколько тюрем?

Оказывается и это не сложно сосчитать.

— Бутырка — самая знаменитая, давняя, еще Пугачев сидел… Матросская Тишина… Красная Пресня — всесоюзная пересылка… Таганку снесли в хрущевские годы… Еще Лефортово — тюрьма КГБ. Еще Лубянская внутренняя самая таинственная… Все. Пять!

— Шесть, — уверяю я.

Да, эта последняя, с застекленными окнами без решеток, официально тюрьмой вроде не считается. И тем не менее я считаю ее тюрьмой, самой настоящей и едва ли не самой зловещей.

Хоть и не подолгу в ней сидят, вроде пересылки.

— Как для кого, — скажут некоторые, — как для кого…

* * *

Кропоткинский переулок, 23. В самом центре Москвы. Рукой подать до Крымского моста, до Смоленской площади, до высотной громадины Министерства иностранных дел… Непримечательное трехэтажное здание старинной постройки, окруженное серым, молчаливым забором — едва ли кто разглядит на нем тонкую паутину проволоки, натянутой для сигнализации о побеге… Ну а овчарки внутри двора не лают — вымуштрованы…

Институт фасадом выходит в Кропоткинский переулок, тылом — на шумный Смоленский бульвар, и с этой стороны его сейчас надежно загородил 25-этажный жилой дом на марсианских железобетонных ногах (Смоленский бульвар, дом 6–8). Въезд в институт — с торца, с улицы Щукина, 19. Здесь расположена незаметная проходная и сюда сворачивают неприметно с Садового кольца "воронки". Со всех сторон всесоюзную психиатрическую тюрьму, главную лабораторию бесконтрольных экспериментов на бесправных и беззащитных зеках, окружают мирные и, конечно, очень нужные учреждения, которым и невдомек, какое чудовище приткнулось к ним. Вот Министерство образования СССР (Смоленский бульвар, 4) — цитадель света и знания… С торца, в доме по Кропоткинской улице, 38 — детская библиотека им. Н. К. Крупской и ВНИИ "Биотехника" (вот с этим учреждением, по-моему, институт Сербского определенно имеет контакт)… Пельменная — в том же доме… Чуть поодаль на углу магазин "Березка", иностранцы снуют… В тихом Кропоткинском переулке, в старинных респектабельных особняках вообще невозможное… редакция журнала "Латинская Америка"! (Кропоткинский переулок, 24), дом-музей П. А. Кропоткина (Кропоткинский переулок, 26 — здесь, в этом доме родился великий отрицатель государства — насильника над личностью)… Нет, не представить и томящимся за серой бетонной стеной зекам, какие экзотические, мирные, пестрые — да разве бывают такие? учреждения в сотне метров от них!

"Некипелов, с вещами!"

Вторник, 15 января 1974 года. Перед подъемом, около половины шестого, с лязгом распахнулось кормушечное окно моей бутырской камеры-одиночки…

— Некипелов? Имя-отчество?.. С вещами!

Все ясно. Этап в институт. Екнуло сердце. Вот и пришел мой час. Наспех укладываю вещи, собираю постель, жду. Минут через пятнадцать приходят за мной. С трудом волоку узел с постелью. В другой руке мешок с личными вещами. Долго иду за вертухаем по длинному коридору, устланному старинной, скользкой, чисто вымытой плиткой. С обеих сторон — камеры.

Около одной из них вертухай останавливается и ко мне присоединяется парень лет 28-ми, в сером кургузом пальтеце. Лицо добропорядочное, умное, заросшее черной месячной давности бородкой. В руках у него небольшой узелок из серой тряпицы, и он с интересом смотрит на мой, оттягивающий руку мешок. Нас выводят наружу, и, пройдя двор, мы оказываемся в знакомом уже отсеке приемного корпуса, где сдаем постели. После этого нас запирают в одной из сборных камер. Холодно. В раскрытое зарешеченное оконце, что почти под потолком (не дотянуться), густой струей, как паста из тюбика, вползает белый морозный воздух.

— Яблочка нет случайно? — спрашивает парень, кивая на мой мешок.

— Нет. Конфеты есть. Хочешь?