Институтка. Любовь благородной девицы

– Ну вот, медам… Как только нашей Лукерье удавалось всех нас разбудить, по всему дортуару подымался настоящий многоголосый стон. Охи, вздохи, жалобы, причитания. «Несчастные мы душеньки! Бедные мы! Господи, да когда же этому конец наступит? Когда же выпуск?..» – неслось со всех сторон. Подобная сцена ежедневно повторялась почти слово в слово все годы моего пребывания в институте. Мы так и не смогли привыкнуть вставать рано, не научились просыпаться от трезвона многочисленных колокольчиков, и никогда не раздавалось столько жалоб на судьбу и столько страстных пожеланий выбраться из институтских стен, как по утрам. Все остальные невзгоды институтской жизни, даже наказания, переносились куда легче, почти философически, но раннее вставание до конца курса так и осталось невыносимой пыткой.

– Ох, – только и смогла произнести Катя Лорер, которая, подобно подругам мадам Рощиной, числила раннее пробуждение и самым страшным наказанием, и самой жестокой пыткой.

Классная наставница усмехнулась. Да уж, и по сю пору для нее ранний подъем был неприятен, хотя, конечно, наказанием она его больше не считала. Напротив, даже смогла полюбить утренние часы. Особенно в свободные от службы дни.

– Ну что, медам, продолжать?

Девушки закивали. Лиза, сидя прямо напротив классной наставницы, вдруг заметила, как молода еще мадам Рощина. И как блестят ее глаза при этих воспоминаниях.

«Ах, неужели и я так буду вспоминать наш институт?» – подумала девушка.

Конечно, она еще не знала об удивительном свойстве человеческой памяти оставлять только хорошее. Милое, улыбающееся лицо классной дамы, ее добрый рассказ отчего-то согрели Лизу, дали ей неповторимое ощущение – ее жизнь, жизнь ее подруг вскоре невероятно изменятся, однако воспоминания об институте, эта девичья дружба навсегда останутся в их жизни теплым и светлым островком счастья.

Меж тем мадам Рощина продолжала:

– Вот наконец все встали, умылись и оделись, пусть и не без споров, ссор, столкновений из-за умывальника, где могло мыться одновременно только трое. Во всяком случае, так было в маленьком классе. А на летние вакации нас в первый год отпустили домой – сие было неслыханное счастье. Пока мы наслаждались почти двумя месяцами в родных стенах, ее превосходительство мадам Леонтьева, тогдашняя начальница института, полностью перестроила корпус с дортуарами, ведь институток становилось все больше.

– И у нас так было…

– Да, мадемуазель Гижицкая. И у вас тоже. И это вполне разумно: учащихся становится больше, следует думать не только об успешности обучения, но и о подлинно здоровой обстановке: и классные комнаты, и дортуары, и умывальные должны быть удобными, достаточно большими и хорошо проветриваемыми.

К слову, здание института на Старопортофранковской и в самом деле не так давно достраивали. Последняя реконструкция была столь радикальной, что появились и новый корпус, и даже довольно большой сад.

– Нам, маленьким, – продолжала рассказ о своем институте мадам Рощина, – с особым трудом давались и причесывание, и одевание. В первый год приходилось просить друг дружку, чтобы застегнули многочисленные крючки, подвязали нарукавники в рукава или аккуратно завязали пелеринку. К тому же начальством строго запрещалось одеваться самой – пепиньерки раз за разом повторяли одно и то же: «Оставьте, призовите горничную или подругу. Если вы будете одеваться сама, вы можете до скончания дней остаться кривобокой…» Отчего сложилось это мнение, увы, медам, я сказать не могу, однако мы одевались долго, шумно, но никогда не просили о помощи ни горничных, ни пепиньерок. Да, зачастую с разных сторон слышалось: «Варяжская, душенька, не причешешь ли?», «Зотова, шерочка, застегни мне платье!», «Mademoiselle![4] Дайте булавочку…»

– И это удивительно похоже…

– Но чему вы удивляетесь, Накашидзе? Порядки в заведениях, подобных институтам благородных девиц, не меняются десятилетиями. Да оно и к лучшему – некоторые перемены только к плохому могут привести, равно как и некоторые иные перемены на хорошее лишь направлены. Итак, мы оделись. Как и у вас, сия непростая процедура должна была быть закончена за минуту до восьми, когда в дортуар входила классная дама. Если классная дама, ну вот как я, к примеру, не жила неотлучно при институте, то она должна была успеть приехать из дому и войти к ученицам ровно в восемь. Если же жила в соседней с дортуаром комнате, то могла позволить себе немного посибаритничать. Но все равно – в восемь ей следовало быть у своего отделения. В мое время крайне желательно было, чтобы полностью готовые воспитанницы встречали классную даму, уже выстроившись парами, дабы тут же отправиться в столовую.

– Позвольте, мадам, я продолжу?