Институты благородных девиц в мемуарах воспитанниц

А почему же нет? Я ему сыграю; ну что бы сыграть? Пусть он видит, с каким успехом мы здесь занимаемся музыкой с такими преподавателями, как Гензельт и Адам! — с задором ответила она.

Мы ему споем что-нибудь; верно, maman захочет похвастать нашими талантами, — заметила первая солистка Катя К..., и она звонко пропела какую-то руладу чистым серебристым сопрано, сделав грациозный пируэт.

Вечером нам сообщила классная дама, что начальница думает отблагодарить Листа подарком из наших работ; стали соображать, какие есть готовые вещи, кто поднесет; и еще много, много болтали, когда пришли в дортуар из столовой, и долго не могли заснуть в ожидании завтрашнего дня.

Наконец он настал: было светлое, морозное утро, солнышко весело играло в окнах, отражаясь во множестве радужных теней на стеклянных подвесках люстр и канде-

*Я уверена, что вы будете рады услышать этого знаменитого пианиста (фр.).

лябрах большого зала. Утро смотрело таким же радостным, как были радостны наши юные сердца. Посредине зала стояли два рояля, кресла, стулья — и зал вмиг превратился в концертный, только еще артиста нет. Ждем, горим нетерпением!

В 11 часов мы уже сидели по местам. Вот является m-me Родзянко и с ней — высокий, худощавый господин с черными, длинными волосами, которыми он встряхивал при своих быстрых движениях.

II n'est pasjoli...[36]— слышится шепот девиц.

Все мы стояли, когда вошли начальница с Листом; сделав им глубокий реверанс, мы заняли свои места; поклонясь нам очень грациозно и поговорив о чем-то немного с начальницей, Лист сел за рояль. Тогда в зале водворилась полнейшая тишина, и этот дивный виртуоз стал играть. Звуки так и лились из-под его рук, то страстно замирая, то громко и сильно, fortissimo. Играл он увлекательно; пальцы его так и прыгали по клавишам, мы были, как очарованные, боялись проронить хотя бы малейший звук. Но вот во время исполнения им какого-то бравурного места лопается в его рояле струна, и Лист, как бы по волшебству, не прерывая звука, очутился уже за другим роялем. Это был такой фокус, так моментально, что мы остолбенели! Наконец музыка смолкла; Лист встал, кланяется нам в ответ на наши поклоны. Начальница благодарит его от себя и от всех нас за доставленное громадное удовольствие и просит его принять на память от благодарных институток безделицу — их работу! Тогда наши три красавицы: Саша Р — ч подносит ему прелестную вышитую подушку, а две другие — Соня К — ва и Маша С — ва — большой ковер. Боже, как сконфузились наши девицы и покраснели, как пионы, когда Лист, став на одно колено, принял подарки из их рук!

Бедные, бедные! — шептали одни.

Счастливицы, les heureuses[37], — говорили другие, и все были в восторге от любезности Листа.

Весь день мы находились под чарами прелестной музыки; все говорили, делились своими впечатлениями, даже

классные дамы стали добрее — они дали нам полную свободу высказывать громко свои мысли, болтать без умолка...

Так летели дни и годы в милом институте, и быстро приближалось время экзаменов и выпуска. Но прежде, чем описывать это, я расскажу один случай, бывший со мною летом в последнем классе. Надо сказать, что в то время наша постоянная классная дама хворала и, чтобы поправиться, взяла отпуск на два месяца, и класс наш передала m-elle Ав — й. Это была в высшей степени несимпатичная, до педантизма взыскательная старая дева; носила она три фальшивых локона с каждой стороны своего длинного, худощавого лица, которые тряслись и подпрыгивали, когда она сердилась, а сердилась она ежеминутно за всякий пустяк.

Додо М..., самая отчаянная, но милая шалунья, вздумала подшутить над придирчивой m-elle Ав — ой. Написав что-то на клочке бумажки, она передала записку на заднюю скамейку, но так, чтобы это видно было зоркому глазу нашего аргуса[38]. Девица, получившая записку, отправила ее на следующую скамейку, и записка эта гуляла из рук в руки, пока m-elle Ав — а не увидала. Как вихрь налетела она на меня и вырвала бумажку. «Вот, — думаем, — слава Богу, поймала!»

Быстро развертывает и читает: «Любопытство бывает наказано!» Побагровела, как вареный рак, — пейсики ее затряслись. «Кто писал записку?» — допрашивает она. Меня, бедную, поставила на колени посреди класса. На допрос m-elle Ав — а: «Кто писал?» — все молчат. Додо М... уже хотела сознаться, как все знаками молили не говорить, предчувствуя, что от мстительной классной дамы не будет пощады.

Не добившись признания, она придумала наказать нас после обеда, когда все будут гулять в саду. Она заперла нас всех в большую беседку так, чтобы весь институт видел, как отличилось наше отделение; просить прощения мы не стали и смиренно все отправились в импровизированный каземат. Заперев на ключ и спрятав его в карман, она ушла в свою комнату, уверенная, что никто не уйдет из этой темницы.

Не тут-то было! Я, пишущая эти воспоминания, ушла из-под замкй!

Надя Ковалевская, к тебе приехал папа, — подбежав к окну, сказала мне Соня X...

Как быть? Как уйти тебе, бедная? — говорили мне девицы. — А вот как: мы тебе пособим, вылезай из окна.