Институты благородных девиц в мемуарах воспитанниц

По средам и субботам мы меняли белье. Дежурная по белью приносила его накануне после обеда в класс и раздавала для починки и метки воспитанницам. Метить без канвы через две ниточки я научилась скоро, но искусство штопать чулки досталось мне ценою немалого труда и мук, чуть не доведших меня до слез. Когда при мне принесли первый раз белье для починки, Екатерина Дмитриевна посадила меня около своего стола и показала, как надо штопать чулки. Когда дыра была зашита и я принесла показать ей свою работу, она, не говоря ни слова, вырезала все заштопанное место, увеличив тем бывшую дыру, и велела мне починить снова. Вновь заштопанное место было опять вырезано, дыра снова увеличена и отдана мне для нового штопанья; так продолжалось до тех пор, пока я не заштопала дыры так, как того требовала Екатерина Дмитриевна.

Воспитанниц, к которым она была расположена, Боброва называла обыкновенно не по фамилии, а ласкательным именем; меня она скоро стала называть «Анни», переделав мое имя на немецкий лад. <...>

Прошли Святки, возобновились учебные занятия. Никакого экзамена мне не было; каждый учитель, придя в класс, ограничивался только тем, что спрашивал текущий урок. Курс 3-го класса представлял уже переход к двум старшим и не был непосредственно связан с предыдущими. Это значительно облегчало мне учение, и очень скоро выяснилось, что, несмотря на значительные пробелы в познаниях, я могу идти вровень с классом по всем предметам, кроме немецкого языка и арифметики. <...>

Так прошел весь год, самый счастливый для меня из трех, проведенных в институте <...>. Ни тосковать, ни скучать я не имела времени и не заметила, как наступили экзамены и мы перешли во 2-й класс. На красной доске рядом с фамилиями трех первых учениц красовалась и моя фамилия, написанная крупными, красиво выведенными белыми буквами. <...> Во второй класс перешли мы не все: две из наших подруг, Леночка Воротилова и Геничка Красницкая, еще до экзаменов были взяты родителями домой — первая, кажется, по слабости здоровья, а вторая по предложению начальства за положительной неспособностью к ученью. <...>

Второй класс был так же длинен и узок, как и 4-й, но казался еще темнее, потому что выходил не на двор, а в сад, в ту именно его часть, где росли наиболее высокие деревья, затемнявшие два единственных окна класса. Но зато не было тесноты, потому что нас было немного, всего 16 человек.

Первый и второй классы считались уже «большими» классами и были предметом почитания и зависти для остальных. Классные дамы обращались с воспитанницами этих классов как с взрослыми девушками, уходя пить чай, оставляли их в классе без надзора, менее с них взыскивали, на многое глядели сквозь пальцы, и второклассницы могли ложиться спать позже десяти и с разрешения классной дамы или по молчаливому ее невмешательству, не всегда посещать уроки танцев и гимнастики и употреблять это время на приготовление уроков.

Начиная со второго класса на воспитанниц возлагалась обязанность дежурить при maman; правом этим пользовались только лучшие по поведению. Обязанности дежурной были немногосложны: утром она докладывала maman, когда воспитанницы собирались в столовой на молитву, а вечером разносила по классам собственный журнал maman, в котором классные дамы записывали на французском языке, довольны они или нет своим классом. Возвращая журнал maman, дежурная должна была сказать maman по-французски, какие кушанья были за завтраком и обедом. Если maman нужно было отдать какое-нибудь экстренное приказание по институту, она звала дежурную, вписывала приказ в журнал и посылала ее разносить его по классам дежурным дамам. Дежурили при maman охотно: воспитанницам доставляло большое удовольствие сидеть во время уроков с кокетливо приколотым широким голубым бантом на руке.

Со второго класса начиналось и обучение воспитанниц домашнему хозяйству: все без исключения ходили по очереди в образцовую кухню, помещавшуюся внизу. Кухней заведовала немка. Она продавала обеды классным дамам и горячие булки воспитанницам, имевшим деньги, и не имела ни малейшего желания рисковать стряпней. Она сама возилась у плиты, рубила и жарила мясо, готовила суп, а нас сажала к столу, стоявшему у окна, и заставляла чистить и рубить коренья и крошить фасоль. Это было нашим единственным делом на кухне. Покончив с ним, воспитанница, обязанная оставаться в кухне от 9 до 12 <часов>, садилась к окну учить захваченные с собою уроки или выбегала в столовую, окна которой выходили на дверь, и глядела на подъезжавших и отъезжавших от парадного крыльца учителей. Съев в 12 часов прекрасный обед, который, по правилу, она обязана была приготовить сама и который сначала до конца был приготовлен немкой, воспитанница отправлялась в дортуар причесываться и умываться и к часу являлась в класс с лицом, пылающим от кухонного жара и сильным запахом чада от волос и платья.