Институты благородных девиц в мемуарах воспитанниц

Дав мне вдоволь выплакаться, добрая m-me Кот... взяла меня за руку и повела в класс — длинную, большую комнату в нижнем этаже. Здесь стояли скамейки с пюпитрами одна задругой, в два ряда, с широким проходом между ними; против — черная классная доска, столик возле нее для учителя и большой стол у первой скамейки для классной дамы, а далее — столик со стулом для пепиньерки. Слезы еще туманили мои глаза, и я едва различала девиц, сидевших за пюпитрами. Время было между уроками, так что можно было болтать между собою.

Mesdames, новенькая! новенькая! — слышу я со всех сторон. — Какая маленькая, некрасивая! дурнышка!!

Нет, ничего; хорошо одета! Какая нарядная... comme il faut![28] — доносится до моего слуха.

Пепиньерка представляет меня классной даме m-me Л<алаево>й, молодой, хорошенькой, но очень маленького роста даме (скажу мимоходом, что в конце года она вышла замуж и венчалась в нашей церкви). Она обласкала меня и тотчас же познакомила с девицами; надо заметить, что я не была застенчива, а потому живо сошлась с теми, с которыми меня посадили рядом. Когда нас повели в дортуар[29] спать и я должна была после обшей молитвы раздеться сама, чего я, конечно, не делала дома, и меня на сон грядущий никто не перекрестил, как делали это дорогой папа и милая мама, мне сделалось очень грустно, слезы душили меня, но я не смела громко плакать, и только моя подушка вся была омочена слезами. И вот теперь, после шестидесяти лет, я живо представляю себе эту первую проведенную ночь в институте, и у меня, 70-летней старухи, навертываются и теперь слезы при этом воспоминании.

Несколько дней я ходила в своем платье и долго не могла сообразить — где я? и что со мною? Не могу умолчать и о том, как я долго не могла привыкнуть к институтскому столу: все мне казалось невкусным и я ничего не ела; особенно утром была неприятна подававшаяся нам какая-то бурда, называемая чаем или сбитнем, с молоком и половиною французской булки; а по средам и пятницам нам давали по кружке кипяченого молока с такой же булкой. В пять часов вечера, после классов, приносили большую корзину с ломтями черного хлеба с солью и бутыль квасу. Трудно себе представить, с какой поспешностью набрасывались девицы на этот хлеб!

Наконец приехали ко мне мама с папой. Боже! Сколько было радости, сколько объятий, слез, поцелуев; успокоившись, я, между прочим, рассказала, каким чаем нас угощают, что дают по вечерам и что при желании родителей за особую плату, 30 рублей в год классной даме, можно пить у нее чай утром и вечером. Папа, разумеется, тотчас же внес в канцелярию института чайные деньги и за музыку.

Накануне моего свидания с родителями я уже была одета в казенное платье: зеленое камлотовое с белым передником, пелеринкой и белыми же рукавчиками, и таким образом встретила моих дорогих папу с мамой настоящей институткой младшего класса. В старшем же классе, то есть последние три года, институтки носили платья коричневого цвета. Родители мои приезжали ко мне по воскресеньям очень редко, в будни же принимали их всегда в приемной у начальницы или у той классной дамы, у которой я пила чай.

Все институтки с большим нетерпением ожидали воскресенья, дня приема родных в большом зале. Опишу одно из воскресений, так как в продолжение шестилетнего моего пребывания в институте все воскресные дни походили один на другой.

Утром колокол будил нас в 7 часов (в будни мы вставали в 6 часов утра). После первого удара звонка дежурная дама в своем утреннем костюме являлась в дортуар посмотреть, встаем ли мы; обойдя комнату, она оставляла нас умываться и заниматься туалетом, по окончании которого каждая девица должна была убрать сама свою постель, ночной столик и ждать звонка к молитве. Классная дама в своем форменном синем шерстяном платье ставила нас на молитву; по очереди одна из нас читала громко главу из Евангелия и утренние молитвы, по окончании которых мы делали реверанс даме, становились попарно и шли в столовую пить нечто похожее на чай. Кто пил свой чай, уходил к «своим» дамам, а от них — в большой зал занимать свое место. Затем всех институток старшего и младшего классов вели в зал, где дозволялось как были, попарно, сесть по-турецки на пол в ожидании церковного колокольного звона к обедне. Это были самые приятные минуты для болтовни и смеха; сюда сходились воспитанницы всех восьми отделений — «четвертушки», то есть самые маленькие девочки шести-семи лет, 3-го отделения младшего возраста, 3-го отделения старшего класса и одно параллельное. Мы жужжали как пчелы, оставленные на это время классными дамами, которые уходили рядом, в физический зал — верно, тоже поболтать между собой. Обедню стояли все вместе; старший класс налево, младший — направо, по росту; у каждого отделения сбоку находилась своя дежурная дама. <...> Начальница института, m-me Родзянко, каждое воскресенье присутствовала при богослужении. Кстати, упомяну здесь, что добрая старушка m-me Кремпин, при которой я поступила в институт, вскоре умерла и ее заменила чудная, добрейшая Екатерина Владимировна Родзянко.