Институты благородных девиц в мемуарах воспитанниц

А между тем во всех этих поблажках не было и тени особой заботы о детях или особого желания сделать им приятное или полезное; все это делалось как-то машинально, по инерции и шло по раз заведенному, шаблонному порядку.

Всюду, где интересы детей соприкасались с интересами кого-нибудь из протежируемого побочного начальства, о детях забывали и детские интересы шли сзади всего.

Так, например, несмотря на то, что даже наименее богатые из нас все-таки успели дома привыкнуть к обильному и хорошему столу, что при крепостном праве и при прежних барских имениях являлось существенной необходимостью каждого мало-мальски зажиточного дома, — в институте нас кормили до невозможности плохо, что дало возможность нашему тогдашнему эконому Г<артенберг>у нажить очень крупное состояние и дать за каждой из своих трех или четырех дочерей по 100 тысяч наличных денег в приданое.

Наш исключительно скверный стол дал повод к эпизоду, хорошо памятному всем нам и оставившему, вероятно, и в памяти нашего эконома неизгладимый след.

Кто-то из бывших воспитанниц Смольного, попав ко двору, вероятно, рассказал государыне, а может быть, и самому государю о том, как неудовлетворителен наш институтский стол, и вот император Николай, не предупредив никого, приехал в Смольный в обеденное время и прошел прямо в институтскую кухню.

Государя, конечно, никто не ожидал, и быстро разнесшаяся по всему Смольному весть о том, что он приехал с внутреннего или, лучше сказать, с черного крыльца и прошел прямо в кухню, повергла всех в крайнее недоумение или, точнее, в крайний испуг.

Никто не мог предвидеть этого и не мог предупредить того, что случилось, а случилась крайне неприятная вещь.

Государь, подойдя к котлу, в котором варился суп для детей, и опустив туда суповую ложку, попробовал суп и громко сказал:

— Какая гадость!.. Моих солдат лучше этого кормят...

Нет сомнения в том, что когда все это совершалось и произносилось, наш эконом уже знал о приезде государя, но идти навстречу к собравшейся над ним грозе он не хотел, да, правду сказать, вряд ли даже он в эту минуту обладал физической возможностью свободного передвижения... Кто не знал императора Николая и того, каков он был в минуты гнева...

Растерялась вконец и оповещенная о приезде государя Леонтьева, которой этикет тем не менее не позволял идти навстречу государю в кухню...

Не потерялась только тетка, к которой, как потом говорили, тихонько бросился злосчастный эконом, моля ее о спасении, так как находчивость тетки и ее умение ладить со всеми были хорошо известны всем в Смольном монастыре, точно так же как и ее привычка ко всем лицам царской фамилии. Тетка, как и всегда, одна оставалась совершенно спокойна. <...>

Событие, о котором идет речь, совпало с нашей поездкой в Екатерининский институт на выпуск воспитанниц, куда обыкновенно возили 30 или 40 смолянок из старшего класса, выбираемых начальством, как это обыкновенно у нас делалось, не столько из числа самых прилежных и благонравных, сколько из числа самых красивых.

В силу особенных забот о внешней «приятности во всех отношениях»[71] выбранных для поездки воспитанниц нам заказаны были к этому дню белые кисейные платья, выбрана была модная в то время очень красивая прическа и куплены были для всех, на казенный счет, большие серьги из белых бус в золотой оправе.

Легко понять, что такой сравнительно изысканный туалет очень шел к молодым и красивым лицам и что цветник молодых девушек, из которых старшей не было 17 лет, одетых в бальные туалеты, представлял собой очень красивую картину.

Надобно заметить, что и платья были давным-давно примерены, и прическа была устроена, и в новой примерке не было ровно никакой надобности, но в расчеты тетки входило показать товар лицом, и вот, откуда ни возьмись, явились и портнихи, и швеи, и даже куаферы... Загнали нас в рекреационную залу, и всех назначенных на поездку в институт начали торопливо наряжать в бальный туалет.

Мы все, не зная ничего о приезде государя, пришли в крайнее недоумение, но явилась тетка, пресерьезно принялась одергивать и поправлять на нас наш наряд, и, когда мы в невинности души, убежденные в том, что «примерка» окончена, собирались сбросить с себя неподобающий наряд, чтобы бежать в столовую на раздавшийся звонок, — тетка объявила нам, что в столовую сейчас придет государь и что переодеваться некогда, а надо бежать в том, в чем нас застал неожиданный визит государя.

Возражать было нельзя... Пришлось «парадировать» и среди насмешливых улыбок подруг нарядной толпою лететь, среди холодного зимнего дня в совершенно холодную столовую в белых кисейных платьях, с открытыми воротами и короткими рукавами. Всех нас, «парадных», поставили вперед, нарушив этим обычный порядок занимаемых нами в столовой мест, и мы, не садясь за стол, ожидали появления государя.

Он вошел мрачнее тучи и, холодно поздоровавшись с наскоро приехавшим и почти вбежавшим в столовую принцем Петром Георгиевичем Ольденбургским, — в третий уже раз спросил:

― Где эконом?.. Позвать ко мне эконома!..