Институты благородных девиц в мемуарах воспитанниц

Я поступила в училище за год до так называемой нами «новой эры», которая началась для нас в 1857 году, то есть с того времени, когда нашим инспектором сделался Ф.И. Буслаев. Это был особенно памятный для нас год, потому что с него начался целый ряд преобразований в нашем училище. Но о деятельности Ф<едора> И<вановича> в качестве нашего инспектора и о его энергических усилиях сделать из нас, неразвитых девочек, более или менее образованных и мыслящих девушек я поговорю подробно <...>. Теперь же попытаюсь выяснить, в каком положении находилась учебная часть училища в предыдущий период его существования, когда в нем хозяйничала, как хотела и как умела, наша попечительница, одна из великосветских княгинь, княгиня С.С. Щербатова, не без славы и успеха подвизавшаяся во время оно на филантропическом поприще.

Главным просветителем нашим в то дореформенное время был наш учитель B.C.Шахов, обучавший нас почти всем учебным предметам, как-то: русскому языку, всеобщей истории, географии и арифметике. Изучали мы все эти предметы, разумеется, в зубрежку, и насколько успешен был такой метод преподавания, можно судить по тому, что воспитанницы среднего класса, выучив от доски до доски курс грамматики <...>, едва умели отличать существительные от прилагательных; глаголы же, местоимения, наречия и проч., определения которых мы могли проговорить без запинки, при разборе казались нам чем-то вроде знакомых незнакомцев. Точно такие же познания мы выказывали и в других предметах. Я хорошо помню, что, пройдя весь учебник географии <...> (книжонка страниц в сто) и вызубрив, почти как «Отче наш», названия городов, рек, заливов, проливов и проч., я решительно не знала, где что находится, и, вероятно, затруднилась бы ответить даже на такой вопрос: на какой реке стоит Париж или Лондон? А между тем я была не из тупиц и принадлежала к числу скорее хороших, чем плохих учениц.

В довершение всего наш почтенный педагог от времени до времени запивал и в подобных случаях не показывался в классы по целой неделе, а иногда и долее. Случалось это всегда в первых числах месяца, тотчас после получки жалованья. Мы уж так и знали, что в начале месяца нам можно будет отдохнуть немного и освежить наши мозги, засорившиеся от зубрения учебников <...>. Но зато и доставалось же нам в первый урок, следовавший после таких гулянок! Наш отрезвившийся наконец педагог являлся к нам в таком лютом настроении, что просто рычал на всех и всем, без исключения, «закатывал единицы да нули», что влекло за собой известные уже нам последствия — ужин или обед за черным столом или же наказание без передников. Но так как засадить за черный стол целых два класса не было никакой возможности — недостало бы места, то классные дамы ограничивались тем, что отбирали у нас передники без всяких выговоров и попыток устыдить нас, а так — только для выполнения одной обрядности. Но подобные наказания «вкупе и в любе» скорее развлекали нас, чем устрашали и способствовали только к укреплению нашего братского союза и подъему духа товарищества.

В старшем классе, впрочем, разбушевавшийся Шахов только рычал, но не позволял себе слишком «вольничать» и «забываться», потому что старшие воспитанницы постояли бы за себя и подняли настоящий бунт, если бы он вздумал «разукрасить» их журнал «нулями» и «единицами». <...> И такой-то педагог целые годы процветал у нас в дореформенную эпоху, и никого из наших властей и попечителей не шокировал, по-видимому, тот факт, что у нас был учитель «из запивающих»! Может быть, они думали, что для бедных девочек годится всякий учитель, но никак нельзя допустить, чтоб они рассуждали в этом случае, как одно из действующих лиц крыловской басни: «А ты хоть пей, да дело разумей»[98], — так как наш ментор и пил, и своего дела не разумел.

Закону Божию нас учил батюшка П.В. Богословский, по прозвищу Петел. Прозвище это произошло от церковнославянского слова «петел» — петух. Да не подумает читатель, чтобы оно хоть сколько-нибудь характеризовало нашего солидного и почтенного законоучителя. Нет, мы прозвали его так просто потому, что, рассказывая нам историю отречения апостола Петра от Спасителя, он с каким-то особенным пафосом произнес фразу: «Но вдруг запел петел». И этого для нас, легкомысленных школьниц, было совершенно достаточно, чтобы дать ему ни с чем не сообразную кличку. Батюшка умел отлично ладить с нами и всех награждал по заслугам — кого «четверками» и «пятерками», а кого и «единицами», и за последние никто не бывал на него в претензии, потому что он сумел внушить всем нам уважение к себе и все были убеждены, что уж он никого не обидит понапрасну. <...>