Инструкция к машине для пыток

В кофейне пахло розмарином, кофейными зернами и сладкой выпечкой. У розеток обыденно, как звери у водопоя, расселись фрилансеры, погруженные двадцать четыре на семь в цифровой мир. На мягком сидение симпатичная девушка лет двадцати экспрессивно делилась своими необходимыми миру впечатлениями об этом дне, о кофе и о жизни в целом, вещая в прямом эфире своего канала с тридцатью подписчиками – вся погруженная в иллюзию своей уникальности, живущая в парадигме прекрасного наивного чувства мировой потребности в её существовании. На расписном красном ковре довольно развалилась серая собака породы питбуль, охраняющая ребёнка лет трёх, пока отец – взрослый мужчина-магометанин с густой чёрной бородой – о чём-то беседовал по телефону на своём языке. Она порой вставала и бродила по кофейне, радостно виляя коротким хвостом, принюхиваясь к столам посетителей. Кто-то гладил её, кто-то мягко шлепал по мускулистой спине, а кто-то игнорировал, то ли из страха, то ли из нелюбви к животным. Лишь одна женщина подняла истерику и страшный вой. Её лицо было худым, а под глазами засели синие мешки одинокой матери; взгляд широко раскрытых глаз искрил шизофреническими оттенками, а гримаса лица исказилась в уродливую маску ярости, злобы и праведного гнева. Она кричит: «Чья это псина?! Уберите её немедленно! Уберите, я сказала! Почему она шляется здесь?! Куда все смотрят?! Я буду жаловаться!!!». У всех посетителей, конечно, тут же испортилось настроение: слушать чьи-то истерики всегда мучительно – они портят даже несовершенный момент. Кофе закономерно оказался безвкусным, похожим на картон варевом. Отпив по два глотка, мы учтиво соврали, что достаточно выпили, отдали кружки и двинулись своей дорогой к Опочининскому саду, намереваясь оттуда пройти к Севкабель Порту. Нас радовала возможность идти дорогой, сокрытой от Солнца. В таких дворах, до которых подолгу не добираются лучи светила, время и пространство моложе – в них до сих пор царила пасмурная ранняя весна, встречающая гостей выцветшим пейзажем голых деревьев и серых стен. За углом здания слышался детский плач, причиной которого оказался малец лет четырёх, уронивший свой желтый грузовичок – его кузов расклеился в крошки. В метрах двух от него молча стоял отец и наблюдал. Картина образовалась до нелепости комичная: отец всё стоял, а ребёнок всё плакал. Даже спустя метров пятьдесят мы отчётливо слышали этот неугомонный крик. Почему он стоит? Почему он плачет? Нам оставалось лишь переглянуться, да пожать плечами, встречая облако пыли, метящее в наши глаза.

В метрах двадцати от порта ветер стал холодным и свежим – мы передёрнулись, ощутив, что немного, но всё же замерзаем. Вокруг нас жили свою жизнь парочки, разодетые не по погоде то слишком легко, то слишком жарко. Туристы, неотъемлемым атрибутом которых выступали камеры, запечатляющие кадры, обреченные на вечное, лишенное внимания, пленение на картах памяти. Незаметно курили и пили пиво компании по четыре-пять человек: офисные планктоны, одетые все как один в омерзительного тёмно-синего оттенка брюки и ветровки-бомберы, плотные рубашки поло в горошек и полуботинки, промятые в тысячи и одном месте. Стрижки не длиннее трёх сантиметров, по бокам под тройку, а на лице растительность не отличающаяся хоть чем-либо. Казалось бы, образ был собирательный, он был клише, в существование которых я не хотел верить, дабы не обобщать. Стоило мне прислушаться и разобрать в их речи фразы «Нормальный мужик без вот этого вот всего… Футбол могу смотреть теперь… Офис, начальник, жена…» – моя вера в уникальность иссякла – на лице была написана тоска. Словно вырванный из мира грёз монолит, оказавшийся в мире ненужных вещей, духовная материя в царстве физики, среди множества одинок, среди одиночества не нахожу себя в тьме своих «Я». Вид на мост северной скоростной магистрали – где-то за ним на горизонте берега Финляндии. Где-то там на причале Хельсинки или Котка стоят такие же люди, выпившие часом ранее невкусный кофе, одевшиеся не по погоде, в душе несущие скорбь; днём они вспотели, а сейчас мёрзнут; минутами ранее и на их улицах плакал младенец. И в их кармане вибрирует телефон, получив сообщение «Se olet sina!»3 с картинкой смешного кота – возможно того же самого – рыжего, похожего на картофелину. Такие же люди – не знают, куда себя деть: «На небе мириады звёзд! Прямо как в мире людей, понимаешь? Кто назовёт меня своей любимой звездой? Кто найдёт меня за тучами неба?». Такие же одинокие души – подобны неоткрытому острову посреди океана: «Кто найдёт меня? И зачем?». Горизонт сливает небо и водную гладь – сплошной серый мазок – сверху без конца пустота, снизу тёмная бездна. «Выберите меня! Я снежинка – Рождество, снегопад. Я песчинка на пляже. Я это Я. Нелепость в мире абсурда.»

В плечо уткнулась рука – кисть, держащая сигарету. От неё пахнет малиной и мятой.

– Ты же бросил, – говорю я.

– Никогда не знаешь, когда будет подходящий момент. Сейчас на мой взгляд, очень кстати.