Инсургент

Я опьянялся собственным красноречием и чаще всего растрачивал свое мужество по пустякам.

Даже те, кого я, скрывая свои муки, одаривал весельем, чтобы отвлечь их от их горестей, — даже они не поняли меня и не только не были мне благодарны, но считали меня глупым и жестоким. Тупые, презренные люди... им невдомек было, что под иронией я прятал страданье, как прячут язву под фальшивым носом; что тревога грызла мне сердце, когда резкой шуткой я старался заглушить нашу общую скорбь, — так вышибаешь ударом кулака стекло в душной комнате, чтобы дать доступ свежему воздуху.

Стоило мне устраиваться!

Чего успел я добиться с тех пор, как вернулся из провинции?.. Я и сам не знаю. Я вел здесь такую же растительную жизнь, как и там, с той только разницей, что не наслаждался более готовым кормом и свежей подстилкой для спанья.

Неужели я доберусь до могилы, так и не выбившись из мрака, постоянно обороняясь от жизни, без единой битвы при ярком солнечном свете?

Ну что ж! Пусть они кричат об измене, если им угодно!

Я постараюсь продать мои восемь часов в день, чтобы вместе с куском хлеба обеспечить себе и ясность ума.

В конце концов и Арну[8],— а я считаю его порядочным человеком, — тоже сделался чиновником. Мне сказала об этом на днях при встрече Лизетта.

Мое прошение должно быть подкреплено рекомендациями... Придется нарушить еще одну клятву!

Все равно!

Приняв должность надзирателя коллежа, я уже тем самым стал клятвопреступником, и я снова буду им, выклянчивая подписи людей, пытавшихся уничтожить нас Второго декабря[9].

Несчастный! Вместо того чтобы завоевать себе место в жизни, я только потерял почву под ногами, зато нашел у себя несколько седых волос.

Готово! — Один гвардейский генерал, один книготорговец из Тюильри да бывший директор школы, где преподавал мой отец, дали мне рекомендации, по две строчки каждый.

Этого оказалось вполне достаточно, и вот я назначен регистратором на сто франков в месяц в мэрию, которая находится где-то у черта на куличках и имеет довольно жалкий вид.

Прихожу туда, поднимаюсь по лестницам и спрашиваю начальника канцелярии.

Меня принимает сутуловатый человек в очках.

— Хорошо. Вы будете вести запись новорожденных.

Он ведет меня в отдел актов гражданского состояния и передает какому-то чиновнику. Тот осматривает меня с ног до головы, знаком приглашает сесть и спрашивает, хорошо ли я пишу (!!).

— Не особенно.

— Покажите.

Я макаю перо в чернильницу, но погружаю его слишком глубоко и, вытаскивая, сажаю огромную кляксу на странице большой реестровой книги, лежащей перед этим человеком.

Он в диком отчаянии.

— Прямо на имя!.. Придется делать ссылку!

Он кидается к окну, высовывается наружу и, делая какие-то знаки, кричит.

Что такое? Он зовет на помощь? Чувствует приступ удушья? Или, быть может, хочет приказать арестовать меня?

Кто ему отвечает? Доктор? Полицейский комиссар?

Ни тот и ни другой. Это угольщик, виноторговец и акушерка. Пять минут спустя все они врываются в канцелярию и испуганно спрашивают, что случилось.

— А то, что вот этот господин начал свою службу с того, что измазал мою книгу, и теперь вам всем нужно будет расписаться на полях, чтобы ребенок сохранил свое звание.

Он в бешенстве повертывается ко мне.

— Вы слышите? Зва-ни-е! Знаете ли вы по крайней мере, что это такое?

— Да, я изучал право.

— Сомнительно! — говорит он, усмехаясь. — Все они одинаковы... Бакалавры — это гибель для реестров!

Раздается писк, стук грубых башмаков — и снова акушерка, угольщик и виноторговец.

Мой коллега ставит меня прямо перед лицом опасности.

— Опросите заявительницу.

Как взяться за дело? Что нужно говорить?

— Сударыня... вы по поводу ребенка?

Чиновник пожимает плечами и всем своим видом выражает безнадежность.

— А за каким чертом, по-вашему, ей было приходить сюда? Не сможете ли вы хотя бы констатировать... Удостоверить пол...

Удостоверить пол!.. Но как?..

Чиновник поправил очки и с изумлением уставился на меня, как бы спрашивая, не отстал ли я в развитии, или уж настолько наивен, что даже не знаю, как отличить мальчика от девочки.

Жестами даю ему понять, что знаю это прекрасно.

Он облегченно вздыхает и обращается к акушерке:

— Разверните ребенка. А вы, сударь, смотрите. Да подойдите поближе, оттуда вам ничего не видно!

— Это мальчик.

— Еще бы! — замечает с гордостью отец, подмигивая угольщику.

И вот я — кормилица или что-то вроде того.

Из вежливости мне приходится иногда помочь развязать тесемки, вынуть булавки, распеленать младенца и пощекотать ему шейку, когда он слишком раскричится.

К счастью, в пансионе Антетара я приобрел «навык», и скоро я прославился на весь район своей расторопностью, как некогда своим уменьем заправлять детские рубашонки. Честь мне и слава!..

Мои коллеги не блещут умом, но они неплохие люди. В них нет той закваски желчи и недовольства, что бродит в учительской среде, вечно завистливой, трусливой, шпионящей друг за другом.

Они не дают мне слишком сильно почувствовать мое ничтожество; мой коллега хмурился и брюзжал каких-нибудь два дня, не больше.