Инсургент

— То есть, вы представления не имеете, для чего нужен данный артефакт? — на всякий случай еще раз уточнил Третьяков, после моего кивка потерял интерес к творению иномирных кудесников и отправил его обратно в портфель. После чего взглянул на меня проницательным взглядом хитровато прищуренных глаз и слегка приглушенным голосом, будто выдавал величайший секрет заговорил: — Насчет абсолютной преданности Англии, в случае вашего согласия на сотрудничество, можете не сомневаться. Есть у нас один артефакт оттуда же, откуда ваша загадочная вещица. Так вот, принесенная над этим предметом добровольная клятва лишает одаренного возможности нанести вред кому-либо из граждан Великобритании, ну да, именно так он настроен здешними ведунами. Андрей Драгомирович, обращаю ваше внимание на тот факт, что клятва должна быть от чистого сердца, ибо артефакт обмануть невозможно. До тех пор ваш Дар будет полностью заблокирован посредством негатора. Вас наверняка уже предупредили, но я напомню: любая попытка коснуться руками, или каким иным предметом будет чревата для вас… м-м-м… крайне неприятными ощущениями.

— Сколько времени у меня на раздумья? — поинтересовался я.

— А чего там думать? — всплеснул короткими ручонками Третьяков. — При вашем-то крайне незавидном положении, лучше всего сразу дать согласие. — Затем, посмотрев на меня как мудрый отец на нерадивое чадо, сказал: — Хорошо, коль вы желаете, даю вам сутки на размышления. Сейчас вас отведут обратно в камеру, там покормят… — увидев недовольную мину на моем лице, стронг вновь взмахнул руками и недовольно сказал: — Вот только не нужно изображать из себя оскорбленную невинность. На вашей совести столько человеческой крови, что ею можно наполнить… скажем, Босфор.

Что-то объяснять и доказывать этому человеку я не стал — уж очень разные у нас с ним представления о чести и достоинстве. Лишь кивнул головой, выражая согласие подумать сутки над его «крайне заманчивым» предложением.

Глава 17

Оковы тяжкие падут,

Темницы рухнут — и свобода
Вас примет радостно у входа…

А. С. Пушкин

И вновь я на нарах. На этот раз в камере значительно светлее, под потолком уже не «светодиод», а «лампа накаливания» ватт на сорок. Доски нар застелены матрасом, подушкой и одеяльцем — всё сомнительной свежести, в пятнах и слегка пованивает. Ладно, пока годится, я не привередливый. Минут через пять принесли поднос с едой. Овсянка, сэр! Я хоть и не очень люблю данное блюдо, но голод не тётка, так что улетело за милую душу. Одной овсянкой меня не ограничили, на второе была яичница с беконом — вот это более годно. Хлеба тюремщики выделить побольше пожадничали. Гады! На третье стакан какой-то подслащенной бурды, чай — не чай и на кофе не похоже. Думаете, от чего-то отказался? Если так, глубоко заблуждаетесь, умял всё за милую душу, еще и добавки попросил. Хвала всем богам, овсянки этой у них в караулке было завались, аж целую кастрюльку притащил добрый ирландец Патрик.

Как выяснилось, мужчина родом из Уэльса. Рассказал про себя много всякого интересного для себя и малоинтересного для меня. Я его за язык не тянул, пока завтракал, боец по заведенному порядку присутствовал в камере и рассказывал мне, какая у него красивая супруга Молли, также, какие смышленые у него детки. Ага, помню слова Блеза про «дважды два», которые, в зависимости от обстоятельств, либо пять, либо три. Короче говоря, пока я вкушал пищу, ирландец рассказал мне всю свою незамысловатую жизнь. Пересказывать не стану, ибо ничего в ней особо интересного не происходило. Если в нескольких словах: родился, учился в церковно-приходской школе своей деревушки, помогал отцу овсянку сеять и овец пасти. По достижении совершеннолетия парня забрали в армию, после демобилизации обратно на село возвращаться не пожелал, по протекции ротного командира устроился сначала в лондонские копы, потом его повысили до охранника Форин-офис, женат, трое детей, по субботам или воскресеньям, в зависимости от занятости на службе, посещает паб, где время от времени получает от кого-нибудь знатных звиздюлей, или сам кому-нибудь их выписывает. Короче, жизнь у Патрика удалась, несмотря на пренебрежительное отношение «щирых»[7] англосаксов к потомкам кельтов.

Набив брюхо в основном овсянкой и оставшись в одиночестве, растянулся на нарах. Протестировал самочувствие. «Всё, — как любил говаривать мой батя, — хоккей!». В организме относительная сытость, тело не ноет, главное, в башке прояснение наступило. Теперь можно и мозгами пораскинуть.