Инсургент

Бреду по коридору в ванную. Я не единственная, кому пришла в голову мысль искупаться — несколько женщин стоят у раковин, половина из них обнажена, остальные не обращают на наготу никакого внимания. Я нахожу свободную раковину в углу и опускаю голову под кран, позволяя холодной воде стекать по ушам.

— Привет, — говорит Сьюзан. Я поворачиваю голову. Вода стекает по щеке и попадает в нос. Она держит два полотенца: белое и серое, оба изношены по краям.

— Привет, — отвечаю я.

— У меня идея, — говорит она и поворачивается ко мне спиной, поднимая полотенце вверх, закрывая меня от окружающих. Я вздыхаю с облегчением. Личное пространство. Насколько это возможно.

Я быстро раздеваюсь и хватаю мыло с раковины.

— Как ты? — спрашивает она.

— Все отлично, — я знаю, что она спрашивает только потому, что это по правилам фракции. Лучше бы она разговаривала со мной свободно. — Как ты, Сьюзан?

— Уже лучше. Тереза сказала, что здесь много беженцев-Отреченных в одном из безопасных домов Афракционеров, — говорит Сьюзан, пока я втираю мыло в волосы.

— Правда? — говорю я. Верчу головой под струей, массируя кожу левой рукой, чтобы смыть мыло. — Ты собираешься туда?

— Да, — говорит Сьюзан. — Если тебе не нужна моя помощь.

— Спасибо за предложение, но думаю, фракции ты нужнее, — говорю, уходя из-под струи. Жаль, что приходится одеваться. Слишком жарко для джинсовых брюк. Но я хватаю второе полотенце с пола и быстро вытираюсь.

Затем натягиваю красную рубашку, которую носила до этого. Не хочу надевать такую грязную одежду, но выбора нет.

— Я думаю, у Афракционеров есть запасная одежда, — говорит Сьюзан.

— Скорее всего, ты права. Теперь твоя очередь.

Я стою с полотенцем, пока моется Сьюзан. Через какое-то время руки начинают болеть, но она не обращала на это внимание ради меня, поэтому и я стерплю. Вода брызгает мне на колени, когда она моет волосы.

— Вот уж не могла себе представить, что мы окажемся в такой ситуации, — говорю я через какое-то время. — Купание в раковине заброшенного дома после побега от Эрудитов.

— А я думала, мы будем соседями, — говорит Сьюзан. — Что будем вместе посещать общественные мероприятия, а наши дети будут вместе ходить на автобусную остановку.

Я прикусываю губу. Это моя вина, что ее планам не суждено сбыться, ведь это я выбрала другую фракцию.

— Прости, я не хотела тебя задеть, — говорит она. — Сожалею, что была такой невнимательной. Не будь я такой, поняла бы, что тебе приходится терпеть. Я вела себя эгоистично.

Я смеюсь:

— Сьюзан, нет ничего плохого в твоем поведении.

— Я закончила, — говорит она. — Можешь дать мне то полотенце?

Я закрываю глаза и поворачиваюсь, чтобы она могла взять полотенце у меня из рук. Затем в ванную заходит Тереза, заплетая волосы в косу, Сьюзан просит у нее запасную одежду.

Когда мы выходим из ванной, на мне джинсы и черная рубашка, такая широкая сверху, что соскальзывает с моих плеч, а на Сьюзан мешковатые джинсы и белая рубашка Искренних. Она застегивает ее до горла. Скромность Отреченных граничит с дискомфортом.

Когда я снова вхожу в большую комнату, некоторые из Афракционеров выходят с банками краски и кистями. Я наблюдаю за ними, пока дверь не закрывается.

— Они собираются написать послание для других безопасных домов, — говорит Эвелина за моей спиной. — На афишах. Коды основаны на личной информации — на любимом цвете, домашнем животном из детства и так далее.

Я не понимаю, зачем она рассказывает мне что-либо о кодах Афракционеров, пока не оборачиваюсь и не вижу знакомое выражение в ее глазах — его я видела у Джанин, когда она говорила Тобиасу, что нашла сыворотку, с помощью которой можно его контролировать — гордость.

— Умно, — говорю я. — Твоя идея?

— Да, — она пожимает плечами, но меня не одурачить. Она уж точно неравнодушна. — Я была Эрудитом прежде, чем стала Отреченной.

— О, — говорю я. — Не смогли продолжить академическую жизнь?

Она не попадается.

— Что-то в этом роде, — она останавливается. — Думаю, у твоего отца были те же мотивы.

Я почти отворачиваюсь, чтобы закончить беседу, но ее слова давят на мозг, будто она руками сжала мою голову.

— Так ты не знала? — хмурится она. — Прости. Я забыла, что члены фракций редко обсуждают свои бывшие фракции.

— Что? — спрашиваю я скрипучим голосом.

— Твой отец был рожден в Эрудиции, — отвечает она. — До смерти его родители дружили с родителями Джанин Мэтьюс. Твой отец в детстве играл с Джанин. Я видела, как в школе они передавали друг другу книги.

Я представляю себе взрослого отца, сидящего со взрослой Джанин за столом в нашем старом кафе с книгой между ними. Идея кажется такой нелепой, что я толи фыркаю, толи смеюсь. Это просто не может быть.

Хотя.

Хотя: он никогда не говорил о своей семье или о своем детстве.

Хотя: он никогда не вел себя, как человек, выросший в Отречении.

Хотя: его ненависть к Эрудитам была так сильна, что могла основываться только на личных мотивах.

— Прости, Беатрис, — говорит Эвелина. — Я не хотела бередить не затянувшиеся раны.

— Хотели, — фыркаю я.

— Что ты имеешь в виду?