Интеграл похож на саксофон

В Читу мне предстояло приехать еще раз, там завершалась наша гастрольная поездка. Мы решили, что тогда же и уволимся. Впереди были еще Красноярск и Владивосток. В Красноярске появился встревоженный Гильбо — он, видимо, прослышал о моей поездке в Читу и встрече с директором филармонии. Было неприятное общее собрание, взаимные обвинения. «Молодцы» упрекали Григория Яковлевича в обмане и присвоении чужих денег, а он отбивался «по понятиям», утверждал, что вел себя честно, в рамках договоренности. Решили расстаться.

Приехали во Владивосток, все как обычно — два концерта в день (в Доме офицеров). В первом отделении «Молодцы» играли, пели и разыгрывали русские песни: «Вечерний звон», «Лапти», «Про комара», «Метелки», «Утушка луговая», «Зачем сидишь до полуночи?». Песни эти Пашеко нашел в Ленинграде, в Публичной библиотеке, придумал к ним красивые оркестровки, а режиссер добавил мизансцены. Например, Ляпка объявлял: «Русская народная песня…» Тут вокалисты гитарами изображали движение метлой, а голосом — шорох метелок по тротуару. «…Метелки!» — радостно заканчивал Ляпка и давал счет.

Первый день закончился успешно. За кулисы пришли всякие люди — музыканты, журналисты, девушки. «Где тут руководитель ансамбля?» — раздался громкий, уверенный командный голос. Меня привели, представили. Обладателем голоса оказался человек с фамилией Чаплин. Он был капитаном большого рефрижераторного теплохода, который привез из Вьетнама бананы. Двадцать тысяч тонн одних бананов. Узнав, что я выпускник Макаровки и в прошлом помощник капитана, он вцепился мне в руку и настоял, чтобы я тут же, немедленно ехал к нему в гости.

В зимнем Владивостоке бананы были полнейшей экзотикой, привезенной под Новый год на праздничный стол трудящимся Приморья. Такое не вырастишь на своем огороде. Первая встреча ребенка с бананом нередко оставляет впечатление на многие месяцы, годы. Банан являлся символом заграничной теплой жизни, где не надо носить надоевшее пальто на ватине, средоточием неясной мечты о счастье.

Первым делом капитан Чаплин повел меня к грузовым трюмам, наполовину разгруженным. В глубине судового чрева, во всю ширину его огромного корпуса, сплошной массой, похожей на желтый снег, лежали упакованные в прозрачный пластик бананы. Подъемный кран спускал в трюм большую сетку, грузчики наполняли ее, стоя прямо на бананах. Так по ним и ходили своими сапожищами.

В своей просторной каюте капитан Чаплин пояснил: существует норма запланированных потерь, то, что называется в торговом деле «усушкой и утруской», примерно три тысячных процента от общего груза, то есть 600 килограммов бананов. Он позвонил кому-то, и через несколько минут два матроса внесли в каюту тяжеленную связку бананов килограммов на тридцать, висевшую гирляндой на крепкой палке.

После пятого плода я понял, что счастье, наверное, не в бананах. «Ну что, выпьем по рюмочке?» — гостеприимно сказал Чаплин и достал из шкапика бутылку водки. Внутри нее, в полный рост, плавал большой корень дикого женьшеня. «Мужской!» — с гордостью отметил капитан Чаплин. Я вспомнил прочитанное где-то: дикий мужской корень, по виду похожий на фигуру человека, это большая редкость, он очень дорогой, а настойку на диком женьшене надо пить по каплям, потому что это сильнодействующий тоник. Судя по размеру поставленных на стол стаканов, пить каплями в планы капитана Чаплина не входило. Он разлил десятитысячную водку по самый край, произнес традиционное: «Ну давай, чтоб жизнь была полной!» — и выпил залпом. Я последовал его примеру, иное мое поведение было бы просто неуместным и бестактным. Так под бананы и нехитрую снедь, принесенную с камбуза, мы одолели всю бутылку.

Я старался держаться, надеясь, что выполнил свой долг гостеприимства, или как там его, и могу ехать домой. Не тут-то было. Капитан разошелся, достал из другого шкапика другую бутылку с другим диким корнем и предложил обсудить программу культурного обмена. «Ваши ребята, — сказал он, — обязательно должны прийти в гости к моим морякам. Обязательно! Ты обещаешь, Всеволод Борисович?» К концу второй бутылки идея встречи артистов с моряками созрела окончательно, домой мне уже как-то не хотелось. «Пойдем! — сказал капитан Чаплин. — Я тебя спать положу в лазарете!» На судне оказалась специальная медицинская палата, которая тогда пустовала по причине всеобщего здоровья экипажа, до следующего утра она стала мне прибежищем и вытрезвителем.

Наутро вахтенный поднял меня к завтраку. Я с удивлением отметил — голова не болит. Все-таки целую бутылку водки выпил, вот что значит дикий женьшень за двадцать тысяч долларов! За завтраком неугомонный капитан Чаплин заставил меня сделать список всех «молодцев» для «составления судовой роли».