Интеграция и идентичность: Россия как «новый Запад»

Большевики начали с радикального проекта вестернизации (социализации) России и мондиалистского, как сказали бы позднее, проекта мировой революции, в которой России первоначально была определена роль одновременно плацдарма, ресурса и «запала». Ленин и Троцкий первоначально скептически относились к необходимости иметь какую-либо внешнюю политику⁵. В дальнейшем Советский Союз, отказавшийся от самого имени «Россия», превратил коммунистическую идеологию в средство легитимации режима и ресурс для великодержавной внешней политики в мировом масштабе. Объявив себя авангардом альтернативной (антикапиталистической) цивилизации, Советская Россия встала в идеологическую, политическую и военную оппозицию ко всему Западу – Европе и Америке. Большевики, пытавшиеся с помощью Коминтерна руководить классовой борьбой в мировом масштабе, презирали международные договоры, допускали возможность любых приемов в отношении мировой буржуазии: на войне как на войне. Советская Россия не только отстранилась от международного общества, но и объявила себя его непримиримым врагом.

Коммунистическое мессианство оказалось непрочным, но коммунистическая идеология стала инструментом легитимации политического режима внутри страны и орудием (и одновременно прикрытием-обоснованием) внешней политики СССР. Революционная «всемирность» за десять лет сменилась психологией осажденной крепости, которая идеально способствовала формированию тоталитарного режима. Признание Советского Союза со стороны Запада было вынужденным и условным. В отличие от Российской империи СССР, даже формально признанный, оставался фактически международным изгоем. Советский режим, существовавший в условиях двойной изоляции по отношению к внешнему миру – изнутри (под руководством ЦК ВКП(б) и силами ВЧК-ОГПУ-НКВД) и извне («санитарный кордон»), вынужден был постоянно маневрировать с позиции слабости во «враждебном окружении» и в то же время использовал это окружение для уничтожения своих внутренних врагов и насаждения атмосферы всеобщего страха. И логика тоталитаризма, и осознание советскими руководителями относительной слабости СССР перед лицом «мира капитала» вели страну в одном направлении – к тотальной мобилизации всех сил, наращиванию военной мощи, силовому подавлению внутренних разногласий, установлению власти одного вождя, попыткам провоцировать противоречия в стане врага и отказу от правил игры, которые навязывал более сильный и более опытный противник. Военная доктрина СССР 1920-1930-х годов исходила из того, что все западные соседи страны являются ее вероятными военными противниками. Всем, кого репрессировал Сталин в качестве «врагов народа» – от троцкистов до фигурантов «дела врачей», – инкриминировалось сотрудничество с иностранными разведками.

Вторая мировая война кардинально изменила ситуацию. Международный изгой за несколько лет превратился в один из столпов нового миропорядка. Непосредственное «враждебное окружение» сменилось системой контролируемых буферов безопасности и аванпостов для ведения наступления на позиции «империализма». Военная мощь страны достигла своего апогея в абсолютном и, что еще важнее, в относительном исчислении. Вместо революции источником легитимности правящей номенклатурной элиты стала Победа. Начиная с В. Молотова в 1946 г. советские руководители не уставали повторять тезис о том, что теперь ни один крупный международный вопрос не может быть решен без участия СССР.

Последовавшая за этим «холодная война» также являла собой не столько борьбу идеологий, сколько геополитическое противостояние в Европе и Восточной Азии (в годы правления Сталина) и активную конкуренцию в остальной Азии, на Ближнем и Среднем Востоке, в Африке и Латинской Америке (начиная с Хрущева), т. е. действительно в глобальном масштабе. Коммунистическое, рабочее, национально-освободительное движение все откровеннее становилось инструментом советской великодержавной политики, а иногда приносилось ей в жертву. Правда, при принятии решения о вторжении в Афганистан идеология сыграла роль провокатора, заставившего в целом осторожных и консервативных деятелей брежневского руководства ввязаться в авантюру⁶.

В конце 1940-х годов Советский Союз подчинил себе пол-Европы. На самом деле он оказался отделенным от Европы глухой преградой, символом которой стала стена, разделившая в 1961 г. Берлин. СССР стал одновременно важнейшим глобальным игроком и жестко изолированным от внешнего мира обществом. Он представлял себя как главную антиимпериалистическую (т. е. антизападную) силу. Любое уподобление Западу было фактически актом предательства. Плохие отношения были предпочтительнее хороших, поскольку купировали возможность «тлетворного влияния» Запада на советский народ. Это обстоятельство заставляло российских социологов делать неутешительный вывод: Россия – маргинальный член европейской семьи, занимающий в ней примерно такое же место, как Плутон в Солнечной системе: тяготение присутствует, но влияние «Солнца» минимально⁷.