Интеллектуальная фантастика

Мне не раз приходилось слышать: трудно отделить «массовых» фантастов от «элитарных», непонятно, «по кому проводить линию». А линию-то принципиально невозможно провести. Вместо узенькой контрольно-следовой полосы – целый «этаж», обширная переходная зона. Ее условно можно назвать «хардкором» фантастики, т. е. твердым ядром. Именно хардкоровские тексты в наибольшей степени дают материал для самоидентификации фантастической литературы в целом. Кроме того, именно здесь рождается большинство оригинальных фантастических идей, впоследствии переходящих в ИФ как шифры для разработки антуражных стилей, или в массолит – на роль локомотивов действия. Тем заметнее, кстати, нынешнее размывание хардкора, уход авторов либо в боевик, либо в высоколобый элит-райтинг, арт-хаус, мэйнстрим: отечественная фантастика с конца 90-х явно обеднела свежими идеями... В 90-х годах именно «хардкор» развивался динамичнее прочих, и поставил в сообщество фантастов множество «звездных» имен. Однажды писатель Олег Марьин высказался в том духе, что «хардкору» уместнее было бы дать наименование «интеллектуальной фантастики», поскольку он в наибольшей степени является «литературой идей», в то время как ИФ, скорее, надо было назвать «качественной фантастикой» или вроде того. Но тут ничего не поделаешь: словосочетание «интеллектуальная фантастика» уже утвердилось, на мой взгляд за целой группой текстов, и пусть оно неточно, да уже вошло в оборот, почти в традицию. Не вижу причин ломать, переназывать... «Критический реализм», например, такое же неточное название для значительного литературного явления XIX века, но раз уж оно утвердилось, не стоит перекраивать.

Жители промежуточного этажа: Олег Дивов, Сергей Лукьяненко, Владимир Васильев, Мария Семенова, Владимир Михайлов, Александр Зорич,[60] Степан Вартанов, Михаил Успенский, Г.Л.Олди, Евгений Прошкин, Далия Трускиновская, Вадим Панов, Василий Звягинцев, Юлия Остапенко и множество других. Сказать, что все они представляют среднее арифметическое между Лукиным и Головачевым, значит не сказать ничего и даже исказить ситуацию. Да, в смысле литературного инструментария «промежуточый» этаж действительно представляет собой усредненную величину. Но при всем том у хардкоровцев есть одна общая «визитная карточка». Их тексты хоть и рассчитаны на массового читателя, но не на одно лишь простое обслуживание его запросов. К этому добавляется сознательное инфицирование пользователя некой авторской «изюминкой».[61] Идеей, преобладающим эмоциональным переживанием, определенным взглядом на мир. Таким образом, широкой аудитории адресуется какая-нибудь эстетико-философско-социальная посылочка, упрятанная в традиционную среду «массолита». Непростая начинка в карамельной оболочке...

Иными словами, хардкору столь же близок концепт «двойной адресации» текста, как близок он ИФ.

Лукьяненко под прикрытием космической оперы полемизирует с целой философской традицией, заодно и со Стругацкими («Звезды, холодные игрушки»). Успенский рассказывает веселую сказочку, а по дороге отрицает идею физического бессмертия («Кого за смертью посылать»). Дивов на фоне боевика предлагает чуть ли не план социальной реформы в России («Выбраковка»). Семенова в мешок смурному боевику кладет густой феминизм (сериал о Волкодаве). Васильев в промежутках от драки до драки заставляет своих героев поработать на антропоцентрическую идею в духе ван Вогта («Смерть или слава»). У Вартанова эльфы, люди, гоблины и пр. и пр. успевают не только порубать друг друга в капусту, но и заняться рассуждениями «о странностях любви» или о вреде гуманизма («Смерть взаймы», «Легенда»). Михайлов откровенно превращает экипаж и пассажиров космического корабля в ходячие тезисы для публицистической полемики («Беглецы из ниоткуда»).

Такая литературная технология напоминает жесткую «пиар»-практику, пресловутый 25-й кадр... И она, думается, весьма эффективна. Собственно, те уступки, которые делает современная ИФ требованиям рынка, по сути своей – движение в сторону этой технологии. Более того, хардкоровский текст может содержать двойную адресацию: к массовой аудитории и, одновременно, к читателю квалифицированному, «умнику». В качестве примера можно привести большую повесть Олега Дивова «Толкование сновидений». Таким образом, различие между хардкоровским текстом и текстом ИФ проходит, во-первых, как уже говорилось, по «густоте» применения сложных литтехнологий, «реестру» художественных приемов и, во-вторых, по уровню работы с языком/эстетикой произведения: хардкор к экспериментированию в этой области в подавляющем большинстве случаев не склонен.[62] Для хардкора ближе идея, свежий фантастический ход, необычная сюжетная конструкция (впрочем, хардкор, как обособленная часть российской фантастической литературы, интуитивно выделяется легко, но серьезных исследований, которые могли бы определить главные художественные особенности этой группы, пока нет – это работа будущего).