Интеллектуальный язык эпохи: История идей, история слов

Некрасов принимал участие в работе V Всероссийского съезда Союза русских людей, проходившего одновременно с IV Всероссийским съездом Союза русского народа в мае 1912 года в Петербурге. Сражаясь на протяжении многих лет с русским языком, — приведенные выше примеры, лишь очень скромная часть стилистических находок Некрасова — последний выступил с предложением создать Ломоносовское общество, в задачи которого входила бы и защита родного языка. Предусмотрительный оратор обращал внимание на опасность, грозящую будущему обществу со стороны евреев: те непременно пожелают «забрать его в свои руки»[299]. Съезд одобрил предложение Некрасова и, по инициативе Н. Е. Маркова 2-го, выразил благодарность за труды[300]. Этот документ свидетельствует о том, что Некрасов принимал участие в деятельности крайне правых.

Характерно, что он поддерживал дружеские отношения с бароном М. Ф. Таубе. Они обменивались хвалебными рецензиями[301] и вместе участвовали в работе упомянутого съезда. Некрасов называет Таубе учеником Бугаева[302]. Нам неизвестно, в самом ли деле тот был его учеником или же речь идет о близости их взглядов. Во всяком случае, Таубе написал книгу «Московская философско-математическая школа, основанная проф. Бугаевым, и славянофильство Хомякова» (Харьков, 1908). Он пытался вернуться к славянофильству, вооружившись математикой, и заполнял страницы своих сочинений загадочными схемами и таблицами. В предисловии к «Теории вероятностей» Некрасов ссылается на Таубе едва ли не чаще, чем на кого бы то ни было другого. Тем не менее в истории математики имя Таубе не сохранилось. Зато он запомнился как один из активнейших деятелей Союза русского народа и автор стихотворения «Черносотенец».

Учитывая все сказанное, мы должны рассматривать второе издание «Теории вероятностей» как реакцию на события 1911 года. Главная задача книги состояла в том, чтобы служить оружием против наступающих «темных сил».

* * *

Просматривая работы Некрасова, а также его единомышленника В. Г. Алексеева, другого члена Московского математического общества, работавшего в начале века в Юрьеве, мы находим непривычные для нас представления о математике как идеологической дисциплине.

Книга Алексеева «Гербарт, Штрюмпель и их педагогические системы» (1907) открывается эпиграфом из Гербарта: «Действительной завершительницей воспитания служит философия, но предотвратить опасности философии есть обязанность математики»[303]. В политическом контексте, близком к 1905 году, эти слова воспринимались как рецепт борьбы со смутой. Математика оказывалась на службе у охранительной идеологии. Этот вопрос требует специального исторического исследования. Здесь достаточно заметить, что Некрасов именно поэтому стремился ввести курс теории вероятностей в программу средней школы[304]. Математика, и в частности теория вероятностей, должна была оградить учеников от вредного материализма (математика приближала к божественной мудрости); она воспитывала законопослушных граждан (математические правила служили примером божественных законов, которые были прообразом для государственных законов). Сравнение Бугаева со славянофилами (для которого можно было найти основание в националистических настроениях Бугаева) едва ли не наводило на мысль, что математика способна воспитывать русских патриотов.

* * *

После всего сказанного мы лучше понимаем, что стояло за превращением математика Бугаева в консервативного сенатора Аполлона Аполлоновича Аблеухова. Одна из составляющих этого образа — пародия на политические теории «школы» Бугаева, упомянутой Каганом. Ее самым активным идеологом был Некрасов. Белый в романе «Московский чудак» и в воспоминаниях говорит о скептическом отношении своего отца к Некрасову. Последний был, помимо прочего, очевидный карьерист, что редко внушает симпатию. Однако вряд ли Белый, с его напряженным интересом к отцу, не заглядывал в книги Некрасова, который часто о нем писал. Стиль мечтаний сенатора до некоторой степени похож на стиль Некрасова[305]. Пифагорейство, которое тот попытался оживить, отталкиваясь от интересов Бугаева (в том числе и от интереса к Пифагору), включало в себя теорию «истинно рационального государства», государства «гармонического типа». Едва ли, называя своего героя «Аполлоном», Белый не помнил о том, что тот был главным богом пифагорейцев[306]. Сочетание «Аполлона» с «Аблеуховым», вызывавшим в начале 1910-х годов в памяти фамилию одного из вождей союза Михаила Архангела[307], кратко описывало — разумеется, этим значение имени сенатора не исчерпывалось — идеологию московских математиков: черносотенное пифагорейство.

* * *