Интеллектуальный ресурс

Теперь для полноты эффекта давайте представим себе, как всё это безобразие выглядит со стороны… Как безобразие, надо полагать. И, видимо, примерно так, плюс-минус, думают про первый – позолоченный – миллиард оставшиеся пять миллиардов землян. В тот момент, когда наше – западное – время поступательно сворачивается, остается только догадываться, с какой силой и пассионарной мощью оно готовится развернуться в иных культурах и какой потенциал оно наращивает там. Этим пяти миллиардам, находящимся пока этажом ниже, явно есть к чему стремиться, и вовсе не факт, что в сложившихся обстоятельствах их заинтригует путь, пройденный прежде европейцами (по крайней мере, так называемые варвары почему-то не стали перенимать нравы древнего – по-гиббоновски падающего и разрушающегося – Рима). Впрочем, жизненная необходимость экономического роста для западного мира, с одной стороны, и снижение реального потребления в нем же, с другой, создают ситуацию, при которой нельзя не инвестировать в эти «развивающиеся рынки», нельзя не предлагать им ресурсы и технологии. Но последствия этих инвестиций по понятным причинам невозможно предугадать. Очевидно, что это будет «Четвертая волна», продолжая исчисления того же Тоффлера, идущая на сей раз не изнутри Запада, а с Востока и Юга, чем она, по самому своему существу, будет радикально отличаться от предыдущих трех (первые три – охватывали, эта – четвертая – накроет).

Что ж, пора задаться вопросом, к чему привел «на сейчас» процесс развития феномена ценности посредством функции времени в западном мире. Мне представляется вполне очевидным, что основной тренд этой трансформации заключался в отказе от некой физичности ценностей – в их, так сказать, виртуализации. Ценности, помноженные на время, в некотором смысле лишились места (это можно образно представить себе, как если бы квант тонким-тонким слоем растянули по бесконечности). Хороший пример, раз уж мы вспомнили Тоффлера, – информация: она очевидно является реальной ценностью (активно покупается и продается), но категорически лишена локальности – то есть она есть нечто, что не только доступно из любого места, но и не занимает (почти не занимает) места, то есть безразмерна, и в этом кроется опасный подвох. Виртуализация создает иллюзию возможности бесконечного роста (производства, потребления и т. д.), тогда как, в действительности, мы продолжаем существовать в мире, который неизбежно имеет ограничения – и прежде всего в потреблении (взять для примера ту же информацию – ее потребление ограничено возможностями мозга человека). Таким образом, мы, по сути, делаем ставку на то, чего в принципе не может быть.

Кажется, что мы наткнулись на канторовские градации бесконечности с известным фокусом Георга Георговича по переселению жильцов в забитой под завязку гостинице с бесконечным количеством номеров – из номера в номер, чтобы подселить к ним еще одного, и еще одного, и еще бесконечное число постояльцев. Но если в виртуальной бесконечности бесконечностей Георга Кантора с размещением жильцов (столь же виртуальных) проблем не возникает, то в нашей с вами фактической реальности ситуация несколько иная – мы не можем следовать этой логике, потому что, какими бы математическими моделями в области финансов и экономики мы ни пользовались, неизбежно наступит момент, когда нам придется столкнуться с фактом реальности – жильцов все-таки какое-то определенное число и с номерами в нашей гостинице та же самая ситуация. Столкновение виртуализированной экономики со здравым смыслом, в этом отношении, подобно спору между Расселом, утверждающим объективное существование математической реальности, и Витгенштейном, который считает бесконечность, «пробравшуюся в математику», полной чушью. Потрясая «Принципами математики», Людвиг кричал ее автору: «Рассел, как в этой конечной книге может поместиться бесконечность?!» Рассел, разумеется, счел этот вопрос простой логической ошибкой, но, надо признать, именно с этой «логической ошибкой» наш мир, о котором Рассел в свое время так искренне пекся, столкнулся самым непосредственным образом, и всего лишь через несколько десятилетий после этого разговора. Вполне возможно, что Витгенштейн слегка эксцентричен, но, честно говоря, у него был повод волноваться…