Интендант третьего ранга. Herr Интендантуррат

Эльза прижалась щекой к его плечу, Крайнев стал рассказывать. О гибели Брагина и сопровождавшего его бойца, о лагере для военнопленных в Городе, намерении немцев расстрелять городских евреев, пытках и убийстве семьи Мони Иткина, уничтожении жителей Вдовска… Эльза плакала, он осторожно стирал слезы с ее лица, но продолжал. После того как он закончил, Эльза долго молчала.

— Всегда знала, что ты замечательный человек, — вымолвила она, наконец. — Я тобою горжусь!

Виктор не ответил.

— Не вздумай возражать! — сердито сказала Эльза, хотя Крайнев ничего такого и не думал. — Расскажи о себе! Ты обо мне все знаешь, а я о тебе — ничего. Хоть немножко!

Крайнев, выбирая слова, рассказал о родителях, бабушке, учебе в училище.

— Не могу поверить, что ты интендант! — сказала Эльза. — После того как ты воевал в сорок первом. Да и здесь… Кем ты хотел стать в детстве?

— Переводчиком.

— Вправду знаешь два языка?

Крайнев задумался и продекламировал по-английски эпитафию на могиле Шекспира, сочиненную самим драматургом.

— Как по-английски «я тебя люблю»? — спросила Эльза.

Крайнев сказал.

— Звучит лучше, чем по-немецки, — сказала Эльза.

Виктор улыбнулся и произнес фразу по-украински, затем — на белорусском и польском.

— Приятно, когда тебе объясняются в любви на стольких языках! — сказала Эльза. — Интересно, если по-белорусски «любить» — это «кахать», то ты «каханый»?

— А ты «каханка».

— Мне нравится! — сказала Эльза. — Хорошо знать много языков!

— Лучше иметь один свой и держать его за зубами! — возразил Крайнев.

— Не-е! — не согласилась Эльза. — За зубами плохо. Какой тогда французский поцелуй?

Она тут же продемонстрировала Крайневу, что его высказывание необдуманно. Виктор вынужден был согласиться. В наказание Эльза велела ему трижды поцеловать ее по-французски. Однако уже второй поцелуй перерос в контакты второго рода, которые по взаимному согласию продолжались до полного изнеможения сторон. Эльза сразу уснула, а Крайнев долго лежал с открытыми глазами. Ему было неловко осознавать, что его отношение к Эльзе все более определялось словом «кахать». Это было неправильно — любить одновременно двух женщин, но в реальности получалось именно так. Они были очень непохожи: стеснительная, тихая Настя и раскрепощенная в любви, но жесткая в деле Эльза. В сознании Крайнева они сливались в один образ, индивидуальные черты одной дополняли другую, причем, получалось не нечто искусственное, а наоборот — близкое и родное. «Может, правы мусульмане, заводя несколько жен? — подумал Крайнев и тут же пристыдил себя за такую мысль. — Распутник! Сатир! Бабник!..» — заклеймил он себя, но придвинулся ближе к Эльзе. Она прижалась горячим телом, и Крайнев, засыпая, подумал, что в исламе все же что-то есть…

Поезд вырвался из лесного коридора и, пыхтя трубой, покатился по равнине. Плоская, обширная, она была засыпана снегом, скрывавшим неровности земли и маскирующим кустарниковые заросли. Кусты росли по берегам речки, бежавшей вдоль железнодорожного полотна. Железнодорожный путь недавно расчистили, две черные нитки рельсов тянулись далеко вперед, сливаясь воедино где-то в необозримой дали. Паровоз мощно дышал, огромные стальные колеса с силой вдавливали рельсы в мерзлую землю, те сопротивлялись, пружинили, толкая вперед тяжелую машину и прицепленные к ней вагоны. Машинист через стекла кабины посматривал вперед и по сторонам. Вокруг дороги не было ни души: ни человека, ни деревни, ни даже одинокого дома.

«Совсем не похоже на Германию! — думал машинист. — Там выезжаешь из одного города и сразу попадаешь в другой. Как богаты эти русские! Столько свободной земли!»

Машинист глянул на кочегара. Тот монотонно бросал уголь в топку: зачерпывал широкой лопатой и швырял в огненный зев, зачерпывал и швырял.

«Зачем этому Ивану столько земли? — подумал машинист. — Сюда бы рачительных немцев, они бы построили фермы, красивые дома, разбили сады…» — машинист вздохнул. Как миллионы немцев, он разделял идею фюрера о нехватке жизненного пространства для Германии, но, как человек немолодой, понимал: отобрать эту землю у русских вряд ли получится. С начала войны машинист водил поезда по захваченным территориям. Ранее его маршруты пролегали далеко на восток, но с каждым годом они сокращались и сокращались. Здесь, на центральной части захваченной территории, они еще были значительными, но на юге, на Украине, русские приближались к границам рейха, земле, некогда называвшейся Польшей. Иваны наступали, яростно тесня оккупантов, и машинист, в полной мере хлебнувший военного лиха в Первую мировую, понимал: русские не остановятся. Азиатские орды хлынут на Запад, и катастрофа 1918 года повторится. Разумеется, эти соображения машинист держал при себе. Неосторожное высказывание могло привести в концлагерь, в лучшем случае — на фронт. Мерзнуть в окопах, как четверть века назад, машинисту не хотелось. Куда приятнее сидеть в теплой кабине паровоза.