Интенсивная терапия

– Думаю, в России...

– Почему?

– Да у нас полно таких гор и лесов. И солнце над ними никогда не светит...

Пасмурно. Я вдруг уловила основное слово – пасмурно.

Уважаю медсестер. Грубо или ласково, но они делают нужную работу. Всовывают ложки с гречневой кашей в бессильные рты, моют задницы, вливают лекарства в вены. Конечно, это их обязанность. Но ведь за те же деньги можно работать и продавцом. А они – среди больных, а не среди покупателей. Наверное, есть все-таки какая-то предрасположенность к милосердию у медицинских работников.

Сегодня я разговаривала с сестрами больше, чем с мамой.

Мама все меньше реагирует на меня. Она перестала выглядывать из своего заточения... Смотрит в одну точку, и изредка слезинки скатываются с глаз.

Ее немного радует массаж спины, поглаживания рук, причесывание и иные ласки. Но вера и радость, которые были после выхода из комы, – исчезли. Видеть маму не только больной, но и убитой своим состоянием тяжело до болей в желудке. Под конец посещения сгорбливаюсь от ноющего комка внутри.

По телефону даю отчет брату о состоянии мамы. Мы стараемся дежурить у нее по очереди. Так легче. Потом обмениваемся новостями. У брата всегда хорошие новости – он оптимист. У меня так не получается.

Выйдя из больницы, начинаю всхлипывать с подвыванием. Хорошо, что улица пустынная – никому нет до меня дела. Мороз хватает за лицо, словно раздает пощечины. Мокрые щеки покрываются ледяной коркой.

К ледяному фаллосу возле морга какие-то шутники приставили дорожный знак – «ведутся работы» – человек с лопатой копает землю. Вроде могилу роет... Тьфу! Сморкаюсь и ругаю себя за такие мысли.

Бреду домой обычным маршрутом.

Светятся окна парикмахерской, кого-то стригут, завивают, веет благополучной жизнью – мама бывала здесь.

Яркие огоньки ресторанчика на бульваре, хочется зайти в него: выпить кофе, послушать музыку и забыть на полчаса, кто я такая и где живу. Представить, что это незнакомый город и мне здесь уютно и интересно...

9. День и ночь защитника Отечества

На окне готовится расцвести бабушкин цветок. Перед смертью бабуля завещала этот амариллис мне. Он распускается несколько раз в году и согласно семейной легенде – по праздникам... К чьему-то дню рождения или к юбилею. Но просто так – никогда. Сейчас у амариллиса тугой зеленый бутон на ножке.

Гадаю, к какому дню распустится? По календарю ничего не предвидится. Похоже, мне придется самой придумать событие, чтобы поддерживать легенду о бабушкином цветке.

В шестом часу вечера вошла в палату и, увидев маму, прочитала на ее лице то, что позднее сухо произнесет дежурная – «это умирающий больной»...

Мама впервые не узнала меня. Глаза остановившиеся, дыхание тяжелое.

Поискала медсестер – 23 февраля – никого на посту, все празднуют.

Привела одну, слегка веселую...

– Да вы не волнуйтесь, она с утра так дышит. Мы знаем и контролируем.

Настояла, чтобы по телефону вызывали дежурного врача.

Сестричка отрапортовала:

– У нас тут больная резко потяжелела... Да, у входа в палату, крайняя...

Дежурная врач оказалась сдержанно-честной. Листая медкарту, недоумевала:

– Неужели вам лечащая сразу не сказала, что инсульт настолько обширный, что у вашей матери почти нет шансов. Отек легких на фоне ослабления сердечной деятельности. Положите ей руку на грудь.

Я положила, в груди булькало, – представила, как там заполнено жидкостью и сквозь это море мама из последних сил проталкивает воздух, проталкивает саму жизнь...

Усевшись у маминой кровати, забылась в безвременье. Слушая надрывные хрипы, вскоре сама начала дышать как она – на полном надрыве легких, дергаясь грудной клеткой, шеей, сердцем.

Это было страшное попадание в резонанс, когда начинаешь соединяться в одно страдание с близким человеком и помочь уже ничем не можешь – ни ему, ни себе... Но и оторваться страшно. Пока мы вместе, кажется, я чем-то удерживаю маму – хотя бы поглаживаем руки с такими знакомыми очертаниями пальцев, ногтей и кожей в старческих пятнышках.

Откинув одеяло, врач показала бардовые пятна на ногах:

– Микроциркуляция крови нарушена.

Я кивнула. Понимая только одно – все плохо.

...Вырвавшись на секунду из бессознания, мама протянула ко мне правую руку, словно хотела погладить по голове.

Какой же худенькой и беспомощной стала ее рука! Я захлебнулась от жалости, от нежности и скорби...

Столетний дед на соседней койке очнулся и бодрствовал вместе со мной. Он неотрывно смотрел на мать. У него тоже не было речи после инсульта. Но видно было по взгляду, что близость смерти холодила и его.

После полуночи черты маминого лица осунулись. Глаза оставались полузакрыты. На лбу испарина. Нос заострился, рот изменил очертания... Я уже видела эти страшные треугольные рты и обметанные налетом языки – это выражение смерти на лице я запомнила, когда умирали папа и бабушка.

Маме сделали капельницу и несколько уколов. Но лучше ей не становилась. Хрипы и клокотание за грудиной усиливались. Я позвонила брату. После полуночи он приехал дежурить. И врач его предупредила:

– Она вряд ли переживет эту ночь.

– Можно мне остаться посидеть?