ИнтерКыся. Дорога к «звездам»

Когда разъяренный водитель автобуса с отборной руганью выскочил из-за руля, то увидел, что автобус его, слава Богу, лишь слегка поцарапан, а за рулем полицейского автомобиля с помятым бампером и разбитой фарой сидит мертвый сержант полиции Фред Истлейк, у которого просто остановилось сердце...

Этот старый толстый автобусник до сих пор навещает Рут, а с тех пор как она привезла из России Тимура, стал заглядывать к ним еще чаще.

— Тим рассказал тебе, как он попал в Нью-Йорк?

— В общих чертах... — осторожно ответил я,

— Естественно, что многих деталей он не знает! — усмехнулась Рут и снова закурила.

... Через полгода после смерти Фреда, по обоюдной договоренности руководства нью-йоркской полиции и Московского управления Министерства внутренних дел, была организована поездка американских полицейских в Москву с чисто ознакомительно-дружескими целями. В делегацию включили и Рут Истлейк.

Поездка в Москву вся состояла из непрекращающегося вранья. По любому поводу русские устраивали обжираловку с водкой и лгали. Лгали без устали и тоже по любому поводу: шел ли разговор об организованной преступности или борьбе с проституцией, шла ли беседа о финансовых пирамидах или заказных убийствах, говорили ли о транспортировке наркотиков в Россию и через Россию или о детских преступлениях и беспризорности...

Посещение русского следственного изолятора — заранее подготовленный спектакль. Поездка в колонию — тщательно отрепетированное представление... Осмотр подмосковного детского тюремного учреждения, где содержатся дети, совершившие тяжелые преступления, но не подлежащие суду по возрасту, — опять вранье и показуха.

Но все равно — это было счастье, что их туда свозили!..

Когда Рут увидела наголо стриженного девятилетнего Тимура, одетого в негнущийся новый мышиного цвета костюмчик, который ему выдали, наверное, специально перед приездом американской делегации, она подумала, что если Господь Бог дал бы ей радость родить тогда, когда они только поженились с Фредом, — у нее был бы уже такой же мальчик. Ну, может быть, младше на год...

Она смотрела на этого ребенка с неслыханным татарским именем — Тимур — и понимала, что пройдет еще совсем немного времени, и этот мальчик неминуемо погибнет. В глазах ребенка-убийцы Рут увидела его собственную смерть: не приживется в том мире, который его сейчас окружает, — свои уничтожат, приживется — убьют те, кто будет за ним охотиться. Вот тогда-то она и подошла к Тимуру.

... А через месяц прилетела за ним уже без всякой делегации. Одна. В руках у нее был чек на пятнадцать тысяч долларов, куча идиотских документов, рожденных воспаленным воображением американских бюрократов, ответственных за всякие «усыновления», и два обратных билета на самолет — взрослый и детский. Провожали их три сотрудника детского отдела Управления московской милиции, сестра покойной матери Тимура, которая за триста долларов подписала полное отречение от родственных прав, и в качестве переводчика — интернатский доктор Сергей Хотимский с дочерью Машей.

* * *

Спустя несколько месяцев Тимур затараторил по-английски, а еще через пару недель впервые назвал Рут мамой.

Сейчас он говорит по-английски так, будто родился в Штатах и никогда не бывал в России. Хотя Рут и слышала, как он иногда треплется по-русски в окрестных магазинчиках, где торгуют эмигранты.

— Мне кажется, что Тим не забыл русский язык. Во всяком случае, мне не хотелось бы, чтобы он его потерял, — неуверенно сказала Рут и спросила меня: — А как твое впечатление?

Я вспомнил весь невероятный и чудовищный мат, который Тимур обрушил на головы «Собачьей свадьбы» в порту Элизабет, и, не покривив душой ни на йоту, успокоил Рут Истлейк:

— Не волнуйся, Рут, он сохранил русский язык во всех его тончайших нюансах и говорит на нем превосходно!

Про «нюансы» я ввернул сознательно. У меня всегда в запасе есть несколько слов, значение которых мне когда-то объяснил мой Плоткин, и я порой жду не дождусь логической возможности ввернуть в свою фразу одно из таких словечек.

Но только Рут собралась было восхититься моей образованностью, как я нечаянно, ну совершенно непроизвольно разинул пасть, как говорил Водила — «шире некуда!», и зевнул.

— О Боже! — испугалась Рут и посмотрела на часы. — Четверть третьего! Я же совсем тебя заговорила... Идем, идем, мой дорогой... Я сейчас приготовлю у Тима постельку, и ты ляжешь баиньки...

К этому времени я, честно говоря, хотел даже больше не спать, а писать. Просто стеснялся разрушить стройность рассказа Рут и терпел до последнего. Но сейчас я ей прямо сказал:

— Знаешь, Рут... Мне бы до ветру сходить.

— До чего?! — не поняла Рут.

— Ну, пописать, что ли... А может, чего и посерьезней.

— Черт подери! Как же я сразу тебе не предложила? Вот дура! Идем, я покажу тебе, где ЭТО сделать, а завтра мы с Тимом купим тебе настоящий туалетик для Котов, и Тим будет ежедневно следить за его чистотой и свежестью.

— Погоди, Рут... А нельзя ли как-нибудь сообразить, чтобы я мог ЭТО делать на улице? Я как-то в доме ЭТОГО никогда...