Интермеццо

На дороге между тем постепенно становилось спокойнее. До людей наконец дошло, что никакая опасность им не грозит, толпа стала редеть, да и в деревне пробка, видимо, рассосалась — среди возниц началось движение; разбежавшиеся было седоки окликали их, отыскивали свои повозки. Вскоре первые из них тронулись с места, но, подгоняемые все более нетерпеливыми гудками автомашин, вынуждены были тут же съехать на обочину. Серединой шоссе, глухо погромыхивая и вздымая клубы пыли, двигались теперь огромные, крытые брезентом грузовики, платформы с пушками и пулеметами, большие городские автобусы. Судя по всему, это было долговременное передвижение войска.

Уже совсем стемнело, когда Варнецкие отправились на поиски какой-нибудь еды и ночлега. Деревня Завойе в самом деле оказалась большой и растянутой, но и втрое большая она не в состоянии была бы утолить голод всех беженцев и всем им предоставить ночлег. В придорожной этой деревне скопилось в тот вечер великое множество людей. Волна эвакуации достигла, как видно, своего апогея в этой местности, удаленной от Варшавы на двести с лишним километров. Правда, с наступлением сумерек наплыв людей сократился, только запоздалые небольшими группками спешили сюда от Влодавского тракта, но те, кто прибыл несколькими часами раньше, уже успели дочиста лишить деревню провианта; все дома, крыши, овины заполнились ночующими здесь людьми.

К тому же в Завойях расквартировано было войско. Но не регулярные части, а преимущественно одни солдаты, их везде тут было полно. Поодиночке и группами они брели от хаты к хате, пускались в разговоры с хозяевами и случайными знакомыми из беженцев, все в помятых, потрепанных мундирах, многие без оружия. Зато по шоссе, которое становилось все пустыннее, непрерывно шли на восток колонны автомашин с войсками и оружием, а незадолго до наступления полной темноты двинулась по шоссе артиллерия. От грохота ее глухо гудела земля.

В деревне было неспокойно. Сентябрьская ночь, погожая, но безлунная, наступила внезапно, все погрузилось в холодный густой мрак. На темнеющем, очень высоком небе показались первые звезды, а через некоторое время линия горизонта озарилась таинственными световыми сигналами.

Несмотря на скопление людей, в деревне довольно скоро утихло, и наконец воцарилось спокойствие — тягостное, тревожное. Но спали немногие. Переговаривались, понизив голос, полушепотом, словно опасаясь навлечь на себя близкую, хотя и неведомую, опасность. От дома к дому, из уст в уста передавались весьма сомнительные и противоречивые слухи о разбитых якобы дивизиях, о быстром продвижении в эти стороны немецких войск, о поражениях, размера которых никто толком не представлял, и о надеждах, в которые никто не в состоянии был Поверить. Никто ничего не знал наверняка; даже те, кто ходил в дом приходского священника послушать сообщения по радио, вернулись, ничуть не поумнев. Большинство людей едва держалось на ногах, но, хотя сон и смаривал их — как тут было уснуть в короткую эту ночь, которая на рассвете должна была смениться днем, сулившим им тяжкую, неведомую судьбу? И потому многие из беженцев, хотя и смертельно уставшие, после короткой передышки покидали Завойе и двигались дальше, в ночь. У них не было впереди никакой определенной цели, они знали только направление трудного своего пути — шли на восток, куда не успела еще докатиться война.

В поисках еды и ночлега Варнецкие обошли всю деревню, заходя по очереди во все дома, но всюду их отправляли ни с чем. Крайние хаты белесыми тенями вырисовывались перед ними в темноте, дальше уже начиналась ночь, безграничная, чужая, неподвижная под усеянным звездами небом. Ядреный, пронизывающий холод осенней ночи уже давал о себе знать. На шоссе все еще громыхала артиллерия.

Анджей, у которого все в нынешнем странствии пока что складывалось весьма благоприятно, не мог смириться с неудачей. Ситуация и в самом деле выглядела невесело. Бродить так во тьме долгие часы с сомнительной надеждой, что где-нибудь на рассвете авось найдется место для отдыха — перспектива незавидная. А тут еще его стала одолевать усталость, страстное желание хотя бы на пару часов если не заснуть, то, по крайней мере, вытянуться свободно. К тому же его мучил голод, у обоих с самого утра маковой росинки во рту не было. Но бессилию своему он мог противопоставить сейчас единственно злость, дикую, все нарастающую. Он отдавал себе отчет в полной ее бессмысленности, но не умел ни подавить ее, ни преодолеть; злое чувство зрело в нем упорно, ожесточенно.

— Вот тебе! — в какую-то минуту обратился он к Зоське. — Накаркала!

Она ничего не ответила. Едва держалась на ногах от усталости. И хотя рядом виднелись жерди изгороди, она даже не оперлась о них. Стояла, придавленная тяжестью рюкзака, опустив голову на грудь, уронив по обыкновению руки. Во тьме, которую сияние звезд насыщало мглистым мерцанием, она, казалось, ничего не видела и не слышала. Анджей снова попытался донять ее.

— Ну и что теперь? Ничего другого нам не остается, кроме как идти дальше.

— Хорошо, — равнодушно согласилась она.