Интернат, или сундук мертвеца

— Мне не тяжело. Я после этого все в жизни перепробовал, Федя. Ты знаешь, каких я мальчиков имел. Какие имели меня! Но я, наверное, так далеко забрался, чтобы никогда не услышать этих слов — учитель физкультуры.

— Брось, Хамид, ты, если что, сразу вспоминай, как Макс тогда первый раз в жизни поел от души!

— Родись заново счастливым, Макс, и пусть всегда тебя хранит Аллах! — Хамид поднял бокал вверх. — Да, он поужинал тогда на славу.

— Больше всего, — задумчиво вспомнил Федя, — ему понравилась печенка.

— Сырая печенка учителя физкультуры, — уточнил Хамид.

— А помнишь, как его привезли в интернат? Дебил дебилом…

— Стреляют наших… Какие времена, Федя! — Хамид утирал рот и облизывал пальцы. — Что смотришь? Думаешь, плохо воспитан? Нет, Федя. Здесь полагается после плова все пальцы облизать, а напоследок — большой, им и показать хозяину, как ты сыт и доволен.

Я иногда думаю про себя как не про себя. Будто не я это. Вдруг — раз! — ловлю себя на том, что пальцы облизываю. Или вот вчера: высморкался в халат. Это ужасно, Федя. Как будто я живу чужую жизнь. Если это — мое, тогда почему я это замечаю? И ты, Федя, скажу я тебе, другой ты стал. Разве ты когда раньше так делал с женщиной?

— Это ты про Евку, что ли? Сам удивился, но меня всегда природа выручала, выручила и сейчас, не дала в рабство к бабе попасть и в ногах у нее валяться. Я как проснулся! А ведь мог столько глупостей наделать! Ты пойми, если бы я с ней ласково, присох бы. А так мне самому не понравилось, но опорожнился хорошо. Здоров! А вот спорим, она от меня тащится!

— Есть такие женщины, — согласился Хамид, подумав, — полюбит, только когда ее побьешь. Любит хорошую тяжелую руку, ее это возбуждает. Но это не тот вариант.

— Тот, не тот. Она меня никогда не забудет. А я, поверишь, даже и видеть ее не очень хочу. Давай на спор!

— Про что?

— Придет прощаться! — Федя загнул палец и сыто отрыгнул. — Смотреть будет, как мартовская кошка. — Он загнул следующий. — И захочет прикоснуться! К ноге, к руке, но захочет!

— Да, я уже почти проиграл, — сказал Хамид, восторженно глядя на Федю. — Она уже попросила танцевать тебе вечером, сейчас тренируется. А на что хочешь?

— На мальчика твоего, Илию.

— Федя, как ты можешь?! Ты же знаешь, что я не могу отказать гостю ни в чем, ну почему ты попросил его?! Злой ты, Федя, все-таки.

— Я не злой, я победитель! Проси что хочешь!

— Нет такой вещи, — сказал грустно Хамид, — которую можно попросить взамен Илии. Хотя… — Он задумчиво рассматривал рисунок на ковре.

— Ну?!

— Если ты проспоришь, если ты вдруг проспоришь, я возьму себе Наталью.

— Как? — не понял Федя, потом откинулся на подушки и рассмеялся большим и глубоким ртом. — Да ты видел ее, знаешь, какая она стала?

— Она все равно от тебя ушла, я чувствую, что ты недоброе ей хочешь сделать.

— Нет, ты серьезно думаешь, что это все та же девочка сорок четвертого размера, с косой, ласточка поднебесная? Она двинулась на русском стиле, распухла, как сдохшая корова, а ко всему еще и стала извращенкой! — Федя совершенно искренне в этот момент ненавидел Наталью. — Если тебе все рассказать! Я велел привезти ко мне одного киношника, так, ничего особенного, соплей перешибешь, а ей, видишь, его интеллигентность понравилась. Он в рот ни капли не брал спиртного, снимал препоганейшие фильмы, из этих, умных страдальцев, на которых понос от свободы напал! Она ему водку с поцелуями вливала, нет, ты пойми, ну имела бы она его, черт с ним, так нет! То она лошадь с ним по первому снегу ищет, то в бане ему клизму делает! Я ее выпорол, потом в зоопарке павлина купил, ехал мириться, а она сбежала.

— У тебя всегда было плохо с воображением, — рассердился Хамид. — Ты поэтому и русскую эту так изнасиловал, что не можешь представить, что еще можно делать с красивой женщиной. Да, представь себе, да! Она все та же девочка с косой, та же ласточка!

— Принято! — сказал Федя одеревеневшими губами. — Но я обиделся на тебя, Хамид.

Извини меня, дурака. — Хамид сложил руки и поклонился. — Но я тоже почему-то подумал, что мы видимся в последний раз.

В интернат новеньких привозили редко. Милицейская машина тормозила сначала на пропускнике, потом въезжала во двор и почему-то всегда останавливалась посередине. Правонарушитель конвоировался до старых, разбитых дверей приемника, где проходило оформление, оттуда его проводили уже по внутренним коридорам.