Интернационал дураков

– Такие раньше были в поездах… Что? Я думаю, истиной мы считаем ту иллюзию, которая сумеет убить наш скепсис.

– И что же убивает твой скепсис? Теперь он на сахарницу уставился!..

– А?.. Такая точно была у моих киевских друзей… Искренне я не могу усомниться в том, что все умрут – и святые, и сволочи. Что если сбросить с крыши мешок с песком, он упадет и лопнет – и если сбросить с той же крыши Шекспира, он точно так же шмякнется и разобьется. И только тебе одной законы не писаны. В этом я тоже не могу усомниться искренне.

– Ну, а я не могу усомниться, что законы не писаны евреям. Что у них совершенно особая роль в истории, что…

– В этом их главное проклятие – проклятие мнимого лидерства. Мы расплачиваемся за движения, которые вовсе не возглавляем.

Однако в глубине души я был уверен, что все это чепуха, что никому ни за что расплачиваться больше не придется.

– Но если ты сам знаешь, что живешь иллюзиями, почему бы тебе их не расширить? Почему бы тебе не сходить в синагогу, не побеседовать с настоящим раввином, а не с глупой женщиной? Если бы ты захотел, ты бы сделался самым настоящим талмудическим мудрецом! У тебя же потрясающие суперкортикальные связи в мозгу!

– Я не верю в самые глубинные источники еврейской мудрости, – вздохнул я. – Не чаруют.

– Надо сначала погрузиться в еврейский мир… – словно к несмышленышу, склонилась она ко мне через кухонный столик, заставленный милыми забытыми предметами, и я начал потихоньку выбираться из еврейского мира, о котором не мог говорить серьезно.

– Хорошо, для начала попробую немножко обрезаться. Но тебя не пугает, что мое достоинство чуточку убавится? А то еще обрежут не с того конца…

Я отступал в прихожую.

– Ну хватит, хватит, сейчас опять начнет кощунствовать!.. Паразит, а не ребенок! Я сначала полюбила евреев и только потом еврейскую мудрость. Согласись, ты же еще не видел религиозных евреев?

– Видел парочку. Но не разглядел в них ничего, кроме апломба.

Я завязал шнурки.

– А я говорю совсем о других – они очень простые, очень открытые…

– Плохо только, что я сам не простой и не открытый…

Я выпрямился и натянул куртку.

– От тебя ужасно приятно пахнет, – холодя меня стеклышками, она постаралась поглубже запустить свой носик мне за шиворот. – Ты пахнешь… – она еще раз как следует внюхалась, – летней избушкой. Со старыми деревянными полами. И вязаными половичками. А вот здесь… – она сдвинулась поближе к спине, – картофельными оладушками. И посредине капнуто сметанкой.

Этому анализу мне предстояло подвергаться еще много, много раз – я пахнул сумочкой с шелковой подкладкой, где хранятся новенькие денежки, печеной картошкой, географической картой, дождем, грозой, яблоками, дыней, химическим карандашом, кефиром, простоквашей… Но если она догадывалась, что у меня на обед было безразлично какое блюдо, приготовленное “Галиной Семеновной” (это блюдо неизменно носило условное имя “курица с яблоками”, ибо однажды я имел неосторожность признаться, что ел утку с яблоками), я тут же начинал пахнуть чем-то отвратительным типа “куриный холодец с чесноком”.

Даже позвонив мне по телефону, она сразу настораживалась: “Что ты ешь?” – “Рыбу”, – отвечал я, покуда еще оставался дураком, и она тут же переспрашивала: “С яблоками?” Потом-то я научился отвечать:

“Сухую корочку нашел под диваном”. Или: “Китайский суп одноразовый, бывший в употреблении”.

– Ходи осторожненько, – она приложилась к моим губам упругой теплой вишенкой. – А то ты ходишь просто ужасно, совсем на машины не смотришь.

– Да кто они такие, чтоб я на них смотрел?

Мокрый ветер, по петербургскому обычаю, валил с ног, но – он пугал, а мне было не страшно в моей непробиваемой сказке, все обращавшей в дивную декорацию – и секущую лицо стремительную изморось, и черную воду Канавы, в которой бешеный ветер рвал и метал отражения фонарей, намертво ввинченных в черный низкий небосвод, – ветру удавалось лишь подхватывать, закручивать вихрем и уносить прочь изливавшиеся из их раскаленных корытец потоки света – свету удавалось затаиться только за синими, красными, зелеными загогулинами вывесок и реклам.

Волшебному декоратору особенно удалась крыса, бегущая передо мною вприпрыжку перед тем, как юркнуть в амбразуру подвала, – согбенные фигуры запоздалых гуляк были тоже хороши, но более ординарны. Одна такая обнявшаяся покачивающаяся парочка – лишь в двух шагах удалось разглядеть, что это были грузные и немолодые лица кавказской национальности в каких-то офицерских плащ-палатках – сделала попытку подставить мне ножку. Я перешагнул через них и со своей высоты пригласил их обоих вступить в интернационал дураков, однако завывания ветра помешали нам понять друг друга.

Я был так высок, что мне пришлось согнуться, чтобы пройти под пятиметровой аркой. Но чтобы проверить, есть ли свет в Гришкиной спальне на втором этаже, мне уже пришлось приподняться на цыпочки.