Интернет-журнал "Домашняя лаборатория", 2007 №11

Пальчинский мог бы подтвердить, что эти иррациональные аспекты советского коммунизма впервые проявились не во времена Гавела, но были замечены и подвергнуты критике уже в 1920-е годы им самим и многими другими. Тогдашние критические замечания выдвигались во имя научной рациональности и социальной справедливости — принципов, которые Пальчинский стремился соединить один с другим. Его критические отзывы о начальной индустриализации СССР помогают нам разобраться в последующем провале предпринятой советскими лидерами попытке превратить страну в передовую современную державу.

Осуществление первых проектов в истории советской индустриализации оказалось возможным благодаря той социальной энергии, которой новое коммунистическое правительство «зарядило» рабочих, привыкших к гнетущим условиям царского режима.

Коммунисты выдали рабочим вексель на то, что новое советское общество, каким бы трудным ни было его становление, в конечном счете будет обществом изобилия и гуманности. Этого векселя хватило на одно поколение. Многие из рабочих, трудившихся в ужасающих условиях Днепростроя, Магнитостроя и на других участках фронта индустриализации первых пятилеток, умудрялись сохранять веру в то, что будущее принесет им жизнь, богатую и материальными, и духовными благами. К концу тридцатых годов стали расти сомнения, питаемые угнетающей и полной насилия атмосферой «чисток», а также невыполнением властями их обещаний рабочим; однако Вторая мировая война дала правительству отсрочку. Национальные чувства возбудили громадную энергию промышленного и военного строительства, которое имело успех и стало предметом законной гордости страны и ее граждан.

Но урон, нанесенный Советскому Союзу нацистской Германией, был велик, и на его возмещение потребовались многие годы. Руководители страны и компартии оправдывали продолжающиеся лишения первых послевоенных лет, указывая на то, как сильно пострадал Советский Союз. Этот довод звучал убедительно для многих советских граждан — ведь они по личному опыту знали, сколь тяжелой была война.

Однако к концу 60-х — началу 70-х годов ни идеологическими посулами будущей социалистической утопии, ни ссылками на тяжелое наследие прошедшей воины оправдать лишения в настоящем уже не удавалось. Когда Брежнев призывал молодых рабочих помочь в сооружении гигантской Байкало-Амурской магистрали, он уже не мог полагаться на пафос построения нового общества.

Советского рабочего перестали трогать энтузиастические сантименты по поводу строительства коммунизма. Вместо них советское правительство побуждало рабочих ехать в Сибирь тем, что обещало им повышенную зарплату и автомобили «Жигули». Как оказалось, однако, материальные стимулы, которые могла предложить советская система в семидесятые годы, захватывали умы куда слабее, чем некогда владела ими окончательно угасшая к тому времени мечта о социалистическом обществе.

Разрушение веры ускорилось, когда граждане Советского Союза стали все яснее осознавать, что, хотя их страна и превратилась в великую промышленную державу, уровень их жизни соответствовал показателям, характерным для стран «третьего мира». К семидесятым годам Советский Союз вышел на первое место в мире по производству стали, свинца, асбеста, нефти, цемента и ряда других базовых промышленных продуктов. Однако, с точки зрения жизни людей и состояния окружающей среды, цена слепой одержимости объемами промышленного производства была страшно высокой. Продукты питания и потребительские товары зачастую были в дефиците, ибо политические боссы требовали прежде всего производства стали для тяжелой промышленности и вооруженных сил. Средняя продолжительность человеческой жизни в СССР упала до уровня тридцать второго места в мире. Детская смертность возросла, отбросив Советский Союз на пятидесятое место в мире, с худшими показателями, чем у таких стран, как Маврикий и Барбадос [2]. Природная среда была в катастрофическом состоянии, особенно вокруг промышленных центров (таких, как Магнитогорск) и в регионах, нуждающихся в орошении, (например, в Средней Азии).

В ответ на это пренебрежение их жизненными нуждами рабочие впали в апатию. Долго теплилась в них наивная надежда на то, что со временем советский режим выполнит свои обещания, но в конце концов она совершенно угасла. В последние годы существования Советского Союза позиция представителей пролетариата (то есть тех самых людей, якобы к выгоде которых строился коммунизм) выражалась циничным замечанием: «Мы делаем вид, что работаем, а они делают вид, что платят нам». Незадолго до падения коммунистического режима это выражение видоизменилось: в «они делают вид, что управляют, а мы делаем вид, что подчиняемся». На этом фоне кажется, что Пальчинский обладал предвидением, указывая на «человеческий фактор» как на то, что должно занимать главное место в сознании инженера или администратора. Вопиющее пренебрежение советского режима к людям было важнейшей причиной того, что он рухнул почти вовсе без сопротивления. В конечном итоге у него почти не осталось защитников.