Интернет-журнал "Домашняя лаборатория", 2007 №3

"Оставим эту тему. И сейчас, и в будущем. Я имел дела с так называемыми апостолами, некоторых видел довольно близко. Печальная картина. Ты бы сильно огорчился. Я, по крайней мере, в свое время огорчался очень сильно. Но огорчительнее всего тебе было бы увидеть, что я, твой наставник, не могу определить, кто в этой истории прав, кто виноват. Это история о том, как человек творил гнусности именно из-за того, что старался следовать проповедям святых… В какой-то момент я перестал понимать. На меня как будто нашло помрачение. Я увидел, что одним и тем же духом веет в обоих враждебных лагерях — и от святых, проповедовавших покаяние, и от грешников, проводивших эту проповедь в жизнь… чаще всего за чужой счет. Но мы говорили о другом. Или нет, наверно, о том самом. Поскольку эпоха покаяния позади, ныне тяга к покаянию превратилась в тягу к смерти. И те, кто убивал обезумевших каяльщиков, возвращая смерть смерти и пытаясь убить истинное покаяние, смертью чреватое, — эти люди подменили покаяние души покаянием воображения, вызывали в воображении видения адовых мук, адовой крови, и звали эти видения "зерцалом истинного покаяния". Так они вводили в воображение простецов — а сейчас вводят в воображение людей ученых — картины того света, видения загробных терзаний. Все как будто для того, чтоб никто не грешил.

Предполагается, что можно удержать душу от греха при помощи страха и что страх сильнее тяги к протесту".

"И от этого действительно перестают грешить?" — спросил я с безумной надеждой.

"Смотря что ты понимаешь под грехом, Адсон, — отвечал на это учитель, — Мне не хотелось бы выглядеть несправедливым к людям здешних мест, где я живу последние годы, но все же, на мой взгляд, отсутствие врожденного достоинства у италийцев сказывается ярче всего в том, что удержать их от греха может только вид какого-нибудь идола, обычно носящего имя святого. Они сильнее боятся Св. Себастиана и Св. Антония, чем Христа. Когда требуется, чтоб на некое место перестали мочиться все кому не лень, как это заведено у итальянцев, — а они в этом смысле мало отличаются от кобелей, — там малюют Св. Антония с деревянной палкой, и это зрелище усмиряет любого, кто было пристроился помочиться. Боюсь, что таким манером итальянцы по милости их проповедников дойдут и до вторичного язычества… Они уже сейчас перестали верить в грядущее воскресение плоти… "

"Но Беренгар не итальянец", — заметил я.

"Неважно, я говорю об атмосфере, которую церковь и проповеднические ордена создали на этом полуострове и которая отсюда распространяется повсеместно. И захватывает даже почтенные сообщества вполне образованных монахов, — как, скажем, это".

"Ну, это для того, чтоб спасти мир от греха", — сказал я, пытаясь отыскать для своих воззрений хоть какую-то опору.

"Если бы данное аббатство могло считаться зерцалом мира — ты бы сам себе ответил".

"А оно не может считаться?"

"Чтоб существовало зерцало мира, мир должен иметь форму", — ответил

Вильгельм. Признаюсь, чересчур философично для моего юношеского понимания.

Второго дня ЧАС ТРЕТИЙ,

где невежи бранятся, Имарос Александрийский кое о чем намекает, и Адсон Задумывается о природе святости и дьяволов дерьме. Затем Вильгельм и Адсон подымаются в скрипторий, Вильгельм находит нечто любопытное, в третий раз дискутирует о позволительности смеха, но в конце концов не успевает рассмотреть что нужно

По пути в скрипторий мы завернули на кухню подкрепиться, так как с вечера ничего не ели. Выхлебав кружку теплого молока, я мигом пришел в себя. Большой очаг в южной башне уже пылал, как кузнечная печь; в нем пеклись новые хлебы. Два козопаса разделывали тушку свежезарезанной овцы. Среди поваров я заметят Сальватора. Он улыбнулся мне волчьей пастью. Затем я увидел, как он стащил со стола остатки вчерашнего цыпленка и украдкой совал козопасам, а те, ухмыляясь, запрятывали их под кожаные куртки. Но старший повар тоже видел это и недовольно сказал Сальватору: "Келарь, келарь! Разве так поступают? Келарь копит аббатское добро, а не раздает кому попало".

"Сии Боговы сыны, — ответил Сальватор, — Иисус рек, все будет ему, что дашь сирому".

"Ах ты полубрат загаженный, миноритская сволочь! — заорал в ответ повар, — Ты здесь не у своих вшивых братишек! С благотворительностью наш Аббат как-нибудь без тебя управится, ублюдок!"

Сальватор переменился в лице и злобно уставился на повара: "Не полубрат, не минорит! Инок Бенедикта Святого я! А ты навоз сам еси и грязный богомил!"

"Кто, я богомил? Богомилка твоя блудня, с которой ты гужуешься тут по ночам, скотина, полудурок!" — взвыл повар.