Интернет-журнал "Домашняя лаборатория", 2008 №2

— Зачем вы так меня унизили? Будь вы горничной — я простил бы ваше высокомерие; княжне этого не прощают! Слышите! Конец, конец!

Вбежал Пауль:

— Господин изволит приказать?..

Прокоп вздрогнул; действительно, последние слова он громко выкрикнул.

— Нет, Пауль. Письма для меня нет?

Пауль с сожалением качает головой.

День густеет, как безобразная паутина, уже вечер.

В коридоре слышится шепот, и Пауль, шаркая ногами, спешит с радостной вестью.

— Письмо, вот письмо! — ликуя, шепчет он. — Зажечь огонь?

— Нет.

Прокоп мнет в пальцах узкий конверт; вдыхает знакомый резкий аромат; словно нюхом хочет узнать, что внутри. Ледяное острие проникло глубже в сердце. Почему она написала только вечером? Да потому, что просто хочет приказать: не ходите к нам, вот и все. Ладно, княжна, пусть так и будет: конец так конец.

Прокоп вскочил, нашарил впотьмах чистый конверт, вложил ее нераспечатанное письмо, заклеил.

— Пауль! Пауль! Отнесите это сейчас же ее светлости!

Едва Пауль вышел, Прокопу захотелось позвать его назад, но было поздно. И Прокоп, вконец удрученный, понял: то, что он сделал сейчас — уже бесповоротно. Конец всему. И он бросился на постель, подушками заглушая то, что неодолимо рвалось из груди.

Явился доктор Краффт — вероятнее всего, посланный встревоженным Паулем — и постарался хоть чем-нибудь утешить, развлечь человека с развороченной душой. Прокоп велел принести виски и стал пить, веселясь через силу; Краффт тянул содовую воду, соглашаясь с Прокопом во всем, хотя тот нес нечто совершенно не соответствующее краффтовскому рыжему идеализму. Прокоп ругался, богохульствовал; как в луже, валялся в самых грубых, низких выражениях — словно ему легче становилось, когда он все смешивал с грязью, оплевывал, топтал и бесчестил.

Он извергал глыбы проклятий и мерзостей; расточал сальности, наизнанку выворачивал женщин, награждая самыми кощунственными названиями, какие только можно выдумать. Доктор Краффт, потея от ужаса, молча соглашался с разъяренным гением; но вот и Прокоп исчерпал свой пыл, умолк; он хмурился и пил, пока не почувствовал, что достаточно; тогда, одетый, улегся на кровать, качающуюся, как лодка, и уставился в вихрящуюся тьму.

Утром встал, разбитый, полный отвращения к себе, и совсем переселился в лабораторию. Он не работал — только слонялся по комнате, пиная ногой резиновую губку. Потом вдруг его осенило: смешал страшную, нестойкую взрывчатку и послал ее в дирекцию в надежде, что разразится солидная катастрофа. Ничего не произошло; Прокоп бросился на койку и беспробудно проспал тридцать шесть часов.

Проснулся он другим человеком: трезвым, холодным, подтянутым; и было ему отчего-то совершенно безразлично все, что случилось до этого. Снова упрямо, методично начал он работать над распадом атомов, сопровождающимся взрывом; теоретические обобщения привели к столь страшным результатам, что у него волосы поднялись дыбом от сознания неизмеримости сил, среди которых мы живем.

Однажды, в разгар вычислений, его охватило мимолетное беспокойство. "Вероятно, я просто устал", — сказал он себе и, без шляпы, вышел немного прогуляться. Бессознательно направился он к замку; машинально взбежал по лестнице и пошел по коридору к бывшему своему "кавалерскому покою". На стуле перед дверью, на обычном месте, Пауля не оказалось.

Прокоп вошел в комнату. Все было в том виде, в каком он оставил; но в воздухе висел знакомый, резкий аромат княжны. "Глупости, — подумал Прокоп, просто внушение или что-нибудь в этом роде; я слишком долго обонял едкие запахи лаборатории". И все же это мучительно взволновало его.

Он присел на минутку и удивился: как все это уже далеко… Стояла тишина, послеполуденная тишина в замке; интересно, изменилось здесь что-нибудь? В коридоре послышались приглушенные шаги — наверное, Пауль. Прокоп вышел из комнаты. В коридоре была княжна.

Неожиданность, почти ужас отбросили ее к стене; вот стоит она, мертвенно-бледная, глаза широко раскрыты, губы кривятся, как от боли — обнажились даже коралловые десны. Что надо ей в гостевом крыле замка? Идет, вероятно, к Сувальскому, мелькнуло вдруг в голове Прокопа, и что-то в нем оборвалось; он шагнул вперед, словно собираясь броситься на нее; но из его горла вырвался только какой-то ржущий звук, и он бегом пустился, к выходу. Что это протянулось ему вслед — руки? Не смей оглядываться! И прочь, прочь отсюда!

Далеко от замка, на бесплодных буграх полигона, прижался Прокоп лицом к земле и камням. Ибо одно только горше боли унижения: муки ненависти.

В десяти шагах, в стороне, сидел невозмутимый, сосредоточенный Хольц.

Наступившая затем ночь была душной и тяжкой, черной до необычайности; собиралась гроза. В такие ночи странное раздражение охватывает людей, и не следует им тогда решать свою судьбу: ибо недоброе это время.