Как-то, где-то он сел. Встать уже невозможно, да и не время теперь уходить. Ожидание не было мукой, ибо он ничего не видел и ничего не слышал. Он не заметил даже, как Сими исчезла.
Прошло несколько часов или, может, минут, и острое личико со шрамом приблизилось к нему в седьмой раз.
— Да, да, принеси еще. Виски.
— Слушаю, сэр. Мадам ни нпе йин.
— Что?
— Мадам. Желает ни нпе йин ва.
Эгбо дико озирался, не в силах поверить словам Сими нигде не было. В ярости он схватил мальчишку за ухо, стукнул его в другое.
— Ты что, надо мной смеешься?
Извиваясь от боли, мальчишка божился, что не смеется.
— Ну, выкладывай. Какая мадам? Где? Где?
— Нта. Вон ва нну такси.
Усилием воли Эгбо заставил себя протрезветь, чтобы избавиться от наваждения. Но он по-прежнему видел мальчишку и слышал его настойчивые слова.
— Сдачу, сэр. — Но Эгбо не мог думать о сдаче...
Дверца такси была приоткрыта. Сими сидела в глубине машины. Эгбо не мог сдвинуться с места.
— Что с тобой? Иди же сюда!
Проклиная свою неуклюжесть, Эгбо забрался в машину.
В день моего торжества, в день моего торжества... он вспоминал слова видавших виды ребят о том волнении, которое может привести к катастрофе... Бессилие? Боже, в час испытанья не дай мне стать мокрой тряпкой...
— Знаешь, тебе не стоит задираться с большими людьми. Тебе же будет хуже.
Но Эгбо не мог даже взглянуть на нее. Он думал лишь о побеге, мечтал быть где угодно, но только не здесь, и комната Деджиаде казалась ему прибежищем покоя и вечного счастья. Лучше отказывать себе во всем, нежели так идти к унижению. Как он стал таким дураком? Он пришел к ней, помня лишь похвальбы мальчишек да еще урок в четвертом классе, урок, который теперь показался ему непристойным, теперь, когда он был рядом с высшей реальностью и противоборством.
Такси остановилось, и он полез за деньгами, но Сими положила руку ему на карман.
— Береги деньги. — Он вздрогнул.
Дома она заперла дверь и повернулась к Эгбо:
— Не волнуйся. Ты не очень опытный. Вернее, совсем неопытный.
...Что я могу ей сказать? Скажи я слово, моя похвальба лопнет, как мыльный пузырь. Неужели все женщины видят мужчин насквозь? Неужели все они могут раскусить нас с первого взгляда?..
Она прошла в дальнюю комнату, и Эгбо огляделся. Он понимал лишь то, что Сими была поблизости.
...в час моего...
Сими вернулась. Он делал все, чтобы не бредить вслух.
...Боже, Боже, если это грешно... Боже, пусть я буду ходить целый год с опущенной головой, но этой ночью, этой единственной ночью, да будет дом ее моим храмом, и пусть я вовек не увижу света, кроме света, идущего от нее...
Он стиснул зубы до хруста.
— Ты совсем юн, — говорила она, стоя перед ним на коленях с запрокинутой головой. Эгбо, забывшись, глядел на нее. В нем царила такая скорбь, такой страх за нее, что он спросил себя, а не любовь ли это. Но прошел миг, и она шутила, хотя лицо ее, как всегда, оставалось серьезным.
— Как у тебя колотится сердце. Не надо так волноваться.
Она коснулась его, и Эгбо почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. И он почувствовал себя в опасности и, чтобы спастись, спросил:
— Ты никого не любила?
— Тсс!
Сквозь стиснутые зубы дыхание с шумом вырывалось наружу, выгоняя слова, которые он был не в силах понять, слова, за которые он хотел ухватиться.
...я тот флюгер на аэродроме Варри, который летит по ветру и никнет к траве, когда ветра нет...
— Милый, о чем ты?
...Флюгер под ветром, который никнет к траве, когда ветра нет...
— О чем ты?
Мысль его проплывала над всей его жизнью, и он думал о том, что значит происходящее для прошлого и для будущего.
...Боже милостивый, пусть я не увижу света...
— О чем ты, милый?
...Ибо восторг грешен, а этот восторг погибелен. Деджиаде, Деджиаде, завтра я тебе расскажу, Деджиаде, какая простая жизнь у тебя, какая простая и мертвая.
...В невидимом глазу потоке лодка его пробирается сквозь высокий тростник и не тонет, о Боже, не тонет утлая лодка...
— Милый, скажи мне, о чем ты?
...и не гниет на отмели, наполненная водой... темная лодка плывет в низком тумане... да буду лежать я во тьме, рыдать во тьме...
Было чистейшим безумием ссориться с девушкой в это утро, но Саго впервые увидел ее шкаф: до этого он никогда не бывал в ее спальне, а все время ее препирательств с теткой и матерью просто проспал. Дехайнва спровадила их к автобусу и теперь устроила в комнате кавардак, торопливо одеваясь, чтобы поспеть на работу. Шум разбудил его, и его налитые кровью глаза уставились на две блестящие ручки ее гардероба.
— Ты это купила сама? — с трудом произнес он.
— Что?
— Гардероб. Ты купила его сама? — Он перекрикивал вновь начавшийся дождь; от напряжения раскалывалась голова, но он не желал униматься.
— Если ты решил, будто я у кого-то на содержании, ты заблуждаешься.
— Уж конечно не у меня.
— Тебе это не по карману.
— Нашла чем хвалиться.
— Послушай, я не спала всю ночь, а мне надо идти на работу, так что прибереги ругань к моему возвращению.
— Все женщины в этой проклятой стране так и напрашиваются на ругань.