Интервью

Он, кстати, говорил, что мы не столько питаемся ею, сколько усваиваем или присваиваем её. Пожалуй, он прав: пищеварительную систему нам заменяет этакая резервная система кровообращения, с дополнительным сердцем, которое поднимает кровь из резервной системы в основную в случае нужды. А третий моторчик, самый мощный, работает только когда мы вытягиваем кровь добычи — гораздо эффективнее, чем можно было бы выхлебать не приспособленной к этому делу глоткой.

Но что интересно… его ж не только физиология, его и психология интересовала. Моя, не побоюсь этого слова, личность. Уникальный в своём роде случай.

Когда Дью узнал, что я комиксы рисую — поразился, а когда я рассказал, под какими именами мои картины по музеям и частным коллекциям развешаны — аж привстал.

— Да ты, — говорит, — если это правда, создавал человеческую культуру! То-то многие критики считают, что твои комиксы слишком хороши для такого низкого жанра…

— Почему, — говорю, — низкий? Я отношусь к комиксам точно так же, как к тем картинам. Мне нравится это делать, приятно. И людям, я замечаю, тоже нравится… И вообще — что значит «создавал человеческую культуру»? Культура у нас с вами вроде как общая. Кто знает, что еще мои сородичи сделали? Мы ведь связи друг с другом, можно сказать, не поддерживаем.

Он на этот счет здорово задумался. А я говорю, самым милым тоном:

— Мне так порисовать хочется, Дью. Вообще — подвигаться. Зачем меня держать, как бабочку на булавке? Мне от этого нездоровится.

Дью замялся, огорчился, отвернулся, говорит в стенку:

— Если я тебя отпущу, ты ведь не согласишься снова лечь?

— Конечно, — говорю. — А ты бы согласился?

— Так вот, меня и выгонят отсюда за это, — говорит. — Потерпи, я попытаюсь их уговорить.

А что мне оставалось, кроме терпения? Я иногда здорово злился на него, иногда надеялся, хоть и не особенно верил, что он мне поможет. Но, как я ни злился, никогда не воспринимал его как еду. Мне было изрядно обидно, что я давлюсь холодной кровью из пластика, а вокруг рассекает добыча — но уж Дью я добычей не считал.

Порой хочется поговорить. А найти собеседника в стаде чрезвычайно мало шансов.

Когда процесс восстановления тканей пошел в нормальном темпе, мертвая кожа с меня сдиралась лоскутами, а то, что вычищалось изнутри, приходилось выводить наружу через жало — те ещё ощущения… и вид… Но Дью, когда персонал лаборатории расползался по домам, приходил меня мыть — я совершенно не ожидал такого от человека. Когда он всовывал салфетку под мои кандалы, я нюхом чуял, как ему хочется их снять, но стадо ему не спустит. Я злился, конечно — но не до ненависти.

Ждал и терпел. Пока терпение не лопнуло.

С помощью Дью я через пару недель восстановился полностью — и стал замечать, что люди на меня глазеют совершенно по-хамски. Хопп. Этот все время старался причинить мне боль. Он предложил описать мою реакцию на электрошок, а когда Дью написал протест, собрался колоть меня какой-то обездвиживающей дрянью. И пожирал меня глазами, а несло от него такой добычей, что любо-дорого. А еще один из руководителей этого поганого проекта, профессор Гелл, тот самый, который хотел, чтобы меня уничтожили, когда закончат издеваться. Этот на мое тело имел виды. И как-то раз заявился вечером, как раз перед визитом Дью. Геллу, по-моему, Дью не доверял и не рассказывал, что общается со мной в нерабочее время, и потому гад решил, что никто из людей ему мешать не будет.

Вот когда я перепугался до тоски. Когда Гелл начал меня хватать и объяснил, зачем, собственно, приперся. Я вдруг осознал, что совершенно беспомощен, и что ему ничего не помешает сделать-таки то, на что все остальные совершенно напрасно рассчитывали. Мне казалось, я умру от бессильной ярости и унижения. Я так ждал Дью — ты бы знал… Никогда и ничего так не ждал.

Но мне повезло. Гелл, когда увлекся особенно, наклонился — а у меня хоть и ломило все кости и судороги мучили, но позвоночник гнулся, как надо. Я только чуть-чуть промахнулся, укусил в плечо, а не в шею. Но он заорал, как резаный, а Дью, похоже, услышал издалека. Потому что я сам услышал, как он бежит по коридору, и дверь он, судя по звуку, распахнул ногой.

И рявкнул:

— Профессор Гелл, что это значит?!

Но у Гелла была одна забота — от меня отцепиться. Он скулил и лупил меня свободной рукой, но все слабее, я держал его клыками, а жалом нащупал и проколол вену. И потянул. Вкус у него был отменный, особенно после этой донорской крови и полуголодного существования.

Дью меня тронул за щеку и говорит:

— Эльфлауэр, пожалуйста, отпусти этого идиота. Я тебя очень прошу. Ты отпустишь его, а я — тебя. Идет?

Не уверен, что поверил ему в тот момент. Люди все время врут. Но мне хотелось как-то показать, что я оценил его возню со мной. Я заставил себя разжать зубы — и этот урод Гелл плюхнулся на пол, в полуобморочном состоянии, забрызгивая кровью все вокруг, одной рукой неловко зажимая дырку в сосуде, а другой — пытаясь застегнуться. Дью сунул флакон с нашатырем ему под нос, а он заорал фальцетом: