Интервью и беседы с Львом Толстым

Я только что вернулся из Ясной Поляны, от Л. Н. Толстого. Целых два часа беседовал я с глазу на глаз с великим стариком, или, лучше сказать, слушал его, и теперь вот стараюсь разобраться в этом действительно огромном, полученном мною впечатлении... С внешней стороны все обошлось как нельзя лучше... Л. Н. был бодр, здоров, разговорчив. Несколько раз во время нашей прогулки и по яснополянскому парку, и по полю вокруг последнего он приостанавливался и, как бы удивляясь себе, спрашивал: - Что это я сегодня так разговорился? Я могу точно сообщить вам, как он смотрит на последнюю книгу Мечникова, на драму Горького, на переворот в Сербии, на рабочий вопрос, на возобновляющуюся деятельность интернационала, на рационалистско-магометанское движение в Индии; я увез от него несколько выражений, которые рано или поздно войдут в его биографию и его характеристику, - словом, на более удачное свидание я и не рассчитывал... Быть может, теперь я понимаю Толстого лучше, чем понимал его раньше, чувствую я его и его мысли больше, яснее, определеннее, отзывчивее, чем накануне... И все же хотелось бы еще какой-то особой яркости, особой полноты ощущения, которой, как ни ищу я ее, - нет. Быть может, мне просто не дано овладеть мыслью Толстого во всем ее объеме, и я понимаю ее слишком математически, слишком просто, как уравнение какое-нибудь, но, забегая вперед, скажу: мне недостает от Толстого того же, чего ему самому недостает от себя, от его собственной жизни: недостает ощущения подвижничества, трагизма... Я рад, бесконечно рад, что целые часы ощущал возле себя земное величие, слушал доверчивую, откровенную, хотя и слегка раздраженную (почему - скажу ниже), речь Л. Н., - но осталось что-то недоговоренное, не хватало какого-то последнего штриха, как не хватает, повторяю, его и самому Толстому... Остановившись на секунду во время прогулки народном из поворотов из поля в парк, Л. Н. сказал мне: - Это не хорошо, что я заговорил о себе: надо было лучше взять в пример какого-нибудь N. N. ...Ну, уж раз начал - кончу. Мне хорошо, ужасно хорошо, слишком хорошо. Никакого отчаяния, никакой тоски и уныния. И вот одного жаль что я не пострадал и вообще, что я мало страдал... Пострадай я за свои мысли, они производили бы другое впечатление... Этого вот действительно жаль. А остальное все хорошо, слишком даже хорошо... При этих словах мне показалось, что предо мной в самую жизнь Толстого, в его психологию открывается какой-то большой, яркий просвет. Сам Толстой чувствует, что он прежде всего судия, а не пророк, а ему хотелось бы, надо было бы быть пророком, надо бы запечатлеть, освятить в пределах человеческого разумения суровостью своего учения, суровостью своей личной жизни и страданием - свой путь, свою критику, свое отрицание и свою любовь... Но "мне хорошо, слишком даже хорошо" - говорит и повторяет он теперь, как почти с отвращением писал и говорил раньше: "Мне, в моей исключительно счастливой жизни..." И вот какая-то неудовлетворенность, неравновесие - исключительные и великие, но все же неудовлетворенность и все же неравновесие.

IV