Интервью со смертью

Пока он был у домов на противоположной стороне улицы, чтобы участвовать в спасательных работах, с неба снова посыпались бомбы. Он был вынужден отбежать подальше, решив, что это конец и он неминуемо погибнет. Однако, когда он смог встать, он увидел, что дома его родителей и соседних домов больше нет, а все остальные дома квартала объяты пламенем. Я не знаю, как долго он оставался там, раздумывая, можно ли что-нибудь сделать. Как бы то ни было, он бросился бежать и бежал до тех пор, пока не наткнулся на меня. Потом он вместе со мной поехал за город. Конечно, ничего бы не изменилось, останься он там. Скорее всего, он бы тоже погиб. Но сам он так не думал. Он обвинил себя в том, что единственный из семьи остался в живых. Поэтому утром он снова поехал в город, чтобы еще раз увидеть то, что произошло. Он попытался пройти на свою улицу и добраться до дома, но это оказалось невозможно, потому что весь квартал продолжал гореть. Люди говорили ему, что надо подождать, пока все затухнет. Без дождя это заняло бы несколько дней. Тогда Матес отправился в пригород, к знакомым, у которых хранился чемодан сестры. Я не знаю, что он сказал тем знакомым. Но чемодан он принес мне.

Но я ничего об этом не знала. Он все время вел себя так, словно считал своим долгом помогать мне, и я поверила в это.

Не следует думать, что он рассказывал мне все так же, как я сейчас рассказываю вам. Наверное, что-то он говорил по-другому. Он все время повторялся. Иногда мне приходилось зажимать ему рот, чтобы он не закричал. Иначе его было бы слышно за лесом — кругом стояла такая тишина. Я рассказываю это не для того, чтобы посмеяться над ним. Матес не был слабаком, не думайте о нем так.

Понемногу он успокоился, а потом уснул. Я, естественно, осталась лежать рядом с ним. Я боялась пошевелиться, чтобы не разбудить его. Рука моя окончательно онемела — на ней лежала его голова.

Когда рассвело, он не проснулся. Птицы подняли такой оглушительный гвалт, какого я не слышала никогда в жизни. Но он продолжал спать, ничего не слыша. Я не стала его будить, хотя он собирался встать рано. Пусть поспит, решила я, это для него важнее. Не накажут же его за это. Когда Матес наконец открыл глаза, он долго не мог понять, где он и что с ним. Он едва снова не заснул. Но потом взял себя в руки и сказал: «Мне надо идти».

«Да, это правильно», — сказала я, затем встала, накинула синий халат и разожгла плиту, чтобы сварить кофе. Голову я прикрыла платком, потому что не успела причесаться. Между тем он тоже встал и быстро оделся. Мы почти не разговаривали. Потом он оттащил матрац обратно в спальню. Одеяло он повесил на стул, чтобы проветрить. О журнале он больше не вспоминал. Потом я взяла его с собой. Остальные журналы положила обратно на полку, чтобы хозяева ничего не заметили.

Когда кофе был готов, мы сели за стол. Я хотела предложить ему хлеба, но он меня опередил.

«Ты ничего не хочешь взять в дорогу?» — спросила я.

«Спасибо. Мне все дадут. Оставь еду себе».

Говорили мы в тот момент мало. О всяких пустяках: о погоде, о том, что следующий день будет еще жарче, и о чем еще обычно говорят люди. Мне не хотелось, чтобы он стыдился того, что произошло ночью. И вообще, ну вы и так все поняли. Поэтому я молчала. Я не стала больше просить его дать мне адрес. И он мне с тех пор ни разу не написал. Конечно, мне бы очень хотелось знать, жив он или погиб. Именно поэтому я интересовалась у вас. Думаю, что, даже если он остался жив, он не стал бы мне писать. Не потому, что он меня забыл, а потому, что я замужем.

Я встала из-за стола первой, чтобы облегчить ему участь расставания, и заметила, что он никак не может решиться. Я немного отвлеклась на кухне, а потом услышала, что он тоже встал.

«Ну, теперь тебе пора», — сказала я ему.

«Да», — ответил он и огляделся, как будто забыл еще что-то из своих вещей. Выглядел он совершенно растерянным.

Я обняла его. Объятие было недолгим — это было бы неуместно.

«Теперь иди», — сказала я Матесу. Я проводила его только до входной двери босиком. Нагретый солнцем порог обжигал ступни. Я смотрела на него, пока он шел к калитке. Оттуда он, обернувшись, помахал мне рукой. Потом я вернулась на кухню.

Я долго стояла там, прислушиваясь: не возвращается ли он. Ему было еще рано возвращаться к другим солдатам и отправляться на фронт. Как было бы здорово, если бы мы могли провести вместе еще один день!

* * *

Неблагодарная задача — объяснять вещи, которые невозможно постичь рассудком. Так же неоправданно отрицать реальность этих вещей на том только основании, что их невозможно разумно объяснить. Ибо если они оказывают влияние и оставляют следы, то, следовательно, они существуют в реальности. Самое лучшее — это с молчаливым удивлением допустить их существование.

Например, я мог бы написать художнику Карлу Хоферу и спросить его, как вышло, что он написал портрет Доротеи, стоящей на кухне убогой деревенской лачуги после того, как ушел юный Матес. То, что это была она, не вызывает у меня ни малейших сомнений.