Интервью со смертью

– Подожди, подожди! Лысый и с тебя ростом? Достаточно, дальше не надо. Тот, с которым я встречался, был вполне волосатый и роста высокого. Сутулый такой.

– Не, Годунов не сутулый.

– А встречался я, Илюха, с убийцей. Сам себя переиграл наш умник. Ну, подождем, посмотрим.

Больше Андрей ничего объяснять Бородину не стал. Тот, заинтригованный, с любопытством на него посматривал, но с расспросами не лез, терпеливо ждал, хоть и не понимал, чего именно нужно ждать и с какой стороны должен прийти ответ.

Звякнул ноутбук Никитина – пришла электронная почта. Андрей загадочно улыбнулся Илье, открыл сообщение, с минуту смотрел.

– Ну, вот и ответ! Все так и есть! Он это, с ним я разговаривал сегодня днем. – Он протянул Бородину ноутбук. – Воронин Василий Максимович. Вот он, настоящий убийца.

Глава 8 Убийца

Сам себе удивляюсь, до чего я спокоен. Но и удивление мое равнодушно-спокойное, будто удивляюсь я не себе, а какому-то постороннему человеку, до которого мне нет никакого дела. А в сущности, ведь так оно и есть: мне нет до себя никакого дела, меня не волнует дальнейшая моя участь, не тревожит, что я не только не исправил ошибку, которую совершил сегодня, но и еще больше запутался. И вот я еду, и удивляюсь, и увязаю все дальше. Не повернуть ли назад?

Нет, пусть все идет как идет. Не все ли равно, арестуют меня или я сам явлюсь с признанием?

Соблазняющее «чистосердечное признание смягчает вину» меня совсем не соблазняет. Я устал. Сегодняшний день забрал последние силы. Да дело не в том, я родился уставшим, всю жизнь прожил уставшим. Ничто и никогда не могло меня ни расстроить, ни как-то особенно обрадовать. Когда закрылся наш институт, все мои коллеги пришли в отчаяние, один даже пробовал покончить жизнь самоубийством, а я – ничего, устроился в Пенсионный фонд и стал ходить на работу, как прежде, словно не произошло никаких существенных изменений. Когда Люда сказала, что хочет со мной развестись и вообще уехать в другой город, чтобы никогда, никогда больше меня не видеть, я стал подыскивать варианты обмена и даже не спросил, почему она так решила. Принял как факт: хочет и хочет, мне не было больно. Мое равнодушие вывело ее из себя. «Как хорошо, что я так и не решилась завести от тебя ребенка!» – сказала она на прощание. Я с ней согласился. Детей я не люблю: ни маленьких, ни взрослых. Есть что-то постыдно отвратительное в сознании того, что вот этот человек – в какой-то мере ты. А впрочем, и это не важно. Если бы все-таки Людмила решила родить, я бы не стал ее отговаривать и препятствовать бы не стал. Ничто и никогда не могло меня задеть по-настоящему, мертвый человек с мертвыми чувствами – вот кто я такой. Если я сейчас, в такой ситуации не испытываю ни страха, ни ужаса, ни сожаления, что уж говорить обо всей моей жизни?

Странно другое: как я, такой равнодушный, мог однажды прийти в такую ярость, что совершенно потерял над собой контроль? Впрочем, ответ содержится в самом вопросе – «однажды». Такое и могло произойти однажды, такое непременно должно было однажды произойти. Накопленное за годы жизни эмоциональное бездействие однажды вылилось в неукротимый эмоциональный поток. Да нет, какой там поток – произошел взрыв, взрыв эмоций.

Я не хотел его убивать. Я никого никогда не стал бы убивать – ни при каких обстоятельствах, даже в случае самозащиты. И не из гуманных каких-то соображений – от полного равнодушия, от отсутствия эмоций. И вот ведь странность: убил, порабощенный эмоциями.

Не странность – закономерность. Кому, как не мне, киберпсихологу, не понимать таких вещей. Я должен был увидеть, что однажды нечто подобное со мной произойдет, просчитать свою жизнь, как просчитывал жизни других людей, незнакомых, чужих, и увидеть. Но я не просчитал, потому что равнодушным был в первую очередь по отношению к себе. Не интересовался собой – вот в чем все дело.