Интервью: Солнце, вот он я

Чем нынешнее дно отличается от того, что было при вас?

Теперь все гораздо хуже с наркотиками, больше безработицы, меньше сочувствия к бездомным, да и выходов у них не так много. Поэтому все гораздо печальнее. В мое время было весело. Знаете, загулять в трущобы на пару недель. Оттуда можно было выскочить. Теперь же на дне оказываются и женщины, и целые семьи, и там наркотики, и эти люди друг друга убивают, и все это отвратительно и кошмарно, черт возьми.

А в мое время там просто мужики, знаете, пили вино. И некоторые таким манером прекрасно проводили время: им казалось, это приключение. Теперь же никакого авантюризма нет и в помине. На дне оказываешься просто потому, что больше тебе нигде нет места. Не знаю. Стыд и позор, что так все происходит, и я не знаю, что с этим делать.

Раньше для тех, у кого нет профессии, возможностей было больше. Если человеку хотелось работать, он, в общем, мог пойти на фабрику или устроиться на какую-нибудь неквалифицированную работу. Теперь таких возможностей больше нет. Все автомобильные заводы закрылись. Все просто взяло и закрылось. Одни «Макдональдсы» и быстрое питание. Так называемая сфера обслуживания, которая не нанимает население [в центре города].

Теперь, если попадаешь на дно, там и остаешься. И все.

Вы могли бы что-нибудь посоветовать тому, кто оказался на дне?

Нет, я бы только сказал: «Если нужно тепло, бери лучше вино, а не наркотики, да и то старайся растянуть».

Вы хотите, чтобы вас услышали с этим фильмом?

Я лишь мелкая часть целого. Просто рассказчик в фильме «Лучший отель в Сволочном ряду». Просто голос. Я ничего не пытался сказать. Меня наняли. Свои заявления я делаю на пишущей машинке.

Вам полезно жить на окраине Лос-Анджелеса?

Еще как! Может, не надо бы рекламировать, как замечательно тут прятаться, а то все понабегут. Здесь очень мало поэтов, очень мало художников, очень мало киношников, всех тут очень мало, кроме обычных средних людей. И это бодрит — не встречаться с так называемыми артистами. От так называемых артистов, знаете, сплошной геморрой. Даже хорошие художники хороши лишь на время: год, скажем, полтора, два, три года. Их одолевают слава, или деньги, или женщины, или наркотики, или что угодно может их одолеть. Обычно тот, кто считает себя художником, — это человек, бывший художником в прошлом, ему тогда чуток повезло, а Теперь его взяли в заложники агенты по рекламе. Я всегда говорил, что можно лечь спать писателем, а проснуться пустым местом. Это потому, что не жил как должно, не действовал как должно или маловато пил. Мне кажется, я продержался потому, что поздно начал, — вот и наверстываю до сих пор. Если станешь знаменитым, к примеру, в двадцать три, дожить до тридцати двух будет трудновато. А когда всплеск славы настигнет тебя в пятьдесят три, с нею справиться легче. И вот теперь мне семьдесят и совсем не кажется, что мне вскружило голову. Пишущая машинка еще жужжит и выдает, по-моему, совсем неплохую писанину.

По-вашему, женщины сильно изменились с тех пор, как вы писали роман «Женщины»?

Я живу с одной уже двенадцать лет, веду себя как хороший мальчик и ее не обманываю, [поэтому] тут у нас дела давно минувшие. Сомневаюсь, что женщины так уж сильно изменились. Очень трудные, капризные существа. Очень изменчивые. Мужчины не так изменчивы, и в этом, мне кажется, главная разница.

Как вы считаете, это потому, что они умеют приспосабливаться?

Да ничего они не умеют. (Смеется.) Никак. Они бешенее.

В каком смысле?

Ну, для начата, они в капкане американского восторга перед женщиной — за ее так называемую красоту. Знаете, черты лица там, груди, глаза, ягодицы. А у женщин в лучшие времена, когда они в самом расцвете, такого навалом. И они привыкают к лести, к подаркам, к тому, что все с них не сводят глаз. И когда это заканчивается, а с возрастом это заканчивается неизбежно, прежнего сверхобожания им недостает. Когда его у них отбирают, женщины, по-моему, очень огорчаются. Я считаю, это очень печально, потому что они ловятся на приманку.

Выходит, феминисты правы: женщине следует развивать ум?

Это очень хорошее замечание, но феминисты бывают разные. Некоторые женщины становятся феминистками после того, как такое происходит. А если вы стали феминисткой до катастрофы, я бы решил, что вы очень мудры. Есть хорошие феминисты и плохие — как бывают хорошие и плохие коммунисты, хорошие белые и плохие черные. Все от человека зависит.

Чем вы отличаетесь от своего мачистского, женоненавистнического образа?