Интимная жизнь Ленина: Новый портрет на основе воспоминаний, документов, а также легенд

Несмотря на то, что Ленину было чуть больше тридцати, о своих супружеских обязанностях он предпочитал не вспоминать. Где бы они с Крупской ни жили — в Лондоне, в Женеве, в Брюсселе — перво-наперво он заказывал две кровати: одну для себя, вторую для жены.

Впрочем, чаще приходилось заказывать целых три: одну еще и для матери Крупской, которая вконец разбитая бесконечными переездами, шумными спорами и бесцеремонными гостями, тем не менее неотступно следовала за дочерью, понимая, что без нее та не в состоянии что-либо сделать.

«Кухней» для Крупской давно стала революция.

Профессиональная революционерка (сейчас в России такие люди, очевидно, называются безработными или домохозяйками — Б. О.-К-). Цецилия Бобровская так рассказывала об одном из своих приездов на женевскую дачу Ленина:

«На даче была кухня, рядом — небольшая комнатка, где жила постоянно хлопотавшая по своему несложному хозяйству Елизавета Васильевна. Деревянная лестница вела наверх, в две более просторные комнаты. Мебель в них состояла из большого стола в комнате Владимира Ильича и стола поменьше в комнате Надежды Константиновны; в каждой комнате было по простой железной кровати, застланной пледом, по нескольку стульев и грубо сколоченных полок для книг. Стол Владимира Ильича был завален вырезками из газет и рукописями, различными статистическими сборниками, таблицами.

Владимир Ильич одет был в темно-синюю косоворотку навыпуск, которая придавала всей его коренастой фигуре какой-то особо «российский» вид. Да и вся обстановка здесь как-то не увязывалась с чинным укладом жизни в Швейцарии. Недаром острый на язык Макар, придя сюда в первый раз, воскликнул: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!»

Встретили меня и Надежда Константиновна и Владимир Ильич очень приветливо, и тем не менее получилось не то, чего я ожидала от этой встречи. Я рассчитывала услышать от Владимира Ильича еще что-нибудь, кроме того, что слышала в «Ландольте» (кафе в Женеве — Б. О.-К.), а вышло так, что он больше всего меня расспрашивал, интересуясь даже малейшими подробностями партийной работы в России, а так же и тем, как мы, профессионалы, попав в тюрьму, используем это время для чтения, если только к тому предоставляется возможность.

Услышав от меня, что в 1901 году, когда я сидела в харьковской тюрьме, мне удалось достать вышедшую легально под именем Ильина книгу «Развитие капитализма в России», Владимир Ильич заметно обрадовался, но, пытаясь скрыть свою радость, стал надо мною трунить: «Несчастная Вы, несчастная, в тюремной камере пришлось Вам копаться в моих длинных скучных таблицах. Как мне Вас жаль!»

Владимир Ильич подробно расспрашивал о повседневной жизни тверской организации. Особенно заинтересовался он моим сообщением, что эта организация имеет связь с деревней, а когда я сказала, что его брошюра «К деревенской бедноте» оказала нам большую помощь в закреплении связи с деревенскими кружками, то на этот раз он даже не пытался скрыть своего удовольствия.

Один мелкий факт, о котором я для курьеза рассказала Владимиру Ильичу, дал ему повод заговорить на тему о необходимости досконально знать среду, в которой приходится действовать. В условиях подполья это было тем более необходимо» что партийный работник должен предусматривать все мелочи, должен быть всегда начеку.

Случай, так заинтересовавший Ильича, произошел незадолго до моего отъезда из Твери. Направив в деревню для занятий с кружком одного опытного старого товарища, мы назавтра увидели его вернувшимся оттуда с запечатанным письмом на имя Тверского комитета. В этом письме организатор кружка конфиденциально просил больше этого пропагандиста не присылать, так как он «не свой человек», «барин он».

Доказательством служил тот факт, что, переночевав в крестьянской избе, он утром, когда стал умываться, вытащил из кармана не только мыло, но и зубную щетку, которой «стал тереть зубы, а так умываются только бары, мы в деревне никаких щеток не знаем».

Таков был культурный уровень населения деревни Тверской губернии, считавшейся тогда одной из «передовых» губерний в царской России».

Здесь только надо бы добавить, что такой культурный уровень в деревнях России оставался и спустя десятилетия после октябрьского переворота, несмотря на то, что европейская цивилизация двигалась семимильными шагами. Так что винить в этом только царское правительство не совсем справедливо.

* * *

Крупская вспоминала:

«В Женеве, куда мы вернулись со съезда, началась тяжелая канитель. Прежде всего хлынула в Женеву эмигрантская публика из других заграничных коло­ний. Приезжали члены Лиги и спрашивали: «Что случилось на съезде? Из-за чего был спор? Из-за чего раскололись?»

Плеханов, которому страшно надоели эти расспро­сы, рассказывал однажды: «Приехал NN. Расспраши­вает и все повторяет: «Я — как буриданов осел». А я его спрашиваю: «Почему же, собственно, бурида­нов?..»