Интимная жизнь Ленина: Новый портрет на основе воспоминаний, документов, а также легенд

Злой, горячий ветерок раздражения, иронии, ненависти гулял по залу, сотни глаз разнообразно освещали фигуру Владимира Ильича. Не заметно было, что враждебные выпады волнуют его, говорил он горячо, но веско, спокойно; через несколько дней я узнал, чего стоило ему это внешнее спокойствие. Было очень странно и обидно видеть, что вражду к нему возбуждает такая естественная мысль: только с высоты теории партия может ясно увидеть причины разногласий среди ее. У меня образовалось такое впечатление: каждый день съезд придает Владимиру Ильичу все новые и новые силы, делает его бодрее, уверенней, с каждым днем речи его звучат все более твердо и вся большевистская часть членов съезда настраивается решительнее, строже. Кроме его речей, меня почти так же взволновала прекрасная и резкая речь против меньшевиков Розы Люксембург.

Свободные минуты, часы он проводил среди рабочих, выспрашивал их о самых мизерных мелочах быта.

— Ну, а женщины как? Заедает хозяйство? Все-таки — учатся, читают?

В Гайд-парке несколько человек рабочих, впервые видевших Ленина, заговорили 'о его поведении на съезде. Кто-то из них характерно сказал:

— Не знаю, может быть, здесь, в Европе, у рабочих есть и другой, такой же умный человек — Бебель или еще кто. А вот чтобы был другой человек, которого я бы сразу полюбил, как этого, — не верится!

Другой рабочий добавил, улыбаясь:

— Этот — наш!

Ему возразили:

— И Плеханов — наш.

Я услышал меткий ответ:

— Плеханов — наш учитель, наш барин, а Ленин — вождь и товарищ наш.

Какой-то молодой парень юмористически заметил:

— Сюртучок Плеханова-то стесняет.

Был такой случай: по дороге в ресторан Владимира Ильича остановил меньшевик-рабочий, спрашивая о чем-то. Ильич замедлил шаг, а его компания пошла дальше. Придя в ресторан минут через пять, он, хмурясь, рассказал:

— Странно, что такой наивный парень попал на партийный съезд! Спрашивает меня: в чем же все-таки истинная причина разногласий? Да вот, говорю, ваши товарищи желают заседать в парламенте, а мы убеждены, что рабочий класс должен готовиться к бою. Кажется — понял…

Обедали небольшой компанией, всегда в одном и том же маленьком, дешевом ресторане. Я заметил, что Владимир Ильич есть очень мало: яичницу из двух-трех яиц, небольшой кусок ветчины, выпивает кружку густого, темного пива. По всему видно было, что к себе он относится небрежно, и поражала меня его удивительная заботливость о рабочих. Питанием их заведовала М. Ф. Андреева, и он спрашивал ее:

— Как вы думаете: не голодают товарищи? нет? Гм, гм… А может, увеличить бутерброды?

Пришел в гостиницу, где я остановился, и вижу: озабоченно щупает постель.

— Что это вы делаете?

— Смотрю — не сырые ли простыни.

Я не сразу понял: зачем ему нужно знать — какие в Лондоне простыни? Тогда он, — заметив мое недоумение, объяснил:

— Вы должны следить за своим здоровьем».

* * *

Тем временем болезнь Ленина прогрессировала. И вряд ли обыкновенной усталостью можно объяснить тот факт, что Ленин мог, усевшись где-нибудь под елью, тут же уснуть.

А его частые жалобы на головную боль!

Алексинский отмечал, что «Владимир Ильич по любому пустяку мог закатить скандал, и поэтому его старались не трогать по возможности».

По словам того же Алексинского, состояние Ленина напрямую зависело от внешних факторов. Плохие вести выводили его из себя, он мог нагрубить даже женщине. Хорошие, наоборот, давали ему огромный заряд бодрости, он много смеялся, шутил, и любимое его словечко «батенька» можно было услышать сотню раз на день.

— А что это вы, батенька, такой хмурый? — обращался он к Алексинскому, которого еще недавно посылал ко всем чертям. — Товарищи, а не спеть ли нам всем вместе «Интернационал»? — тут же обращался он ко всем присутствующим, и комната наполнялась его дребезжащим смехом.

«Ленин смеющийся страшнее Ленина во гневе», — метко заметил Алексинский.

ОПЯТЬ ЗАГРАНИЦА

Побывав в России, Ленин не мог не заметить, как отличается здешняя жизнь от заграничной, спокойной и относительно беззаботной. В России приходилось остерегаться каждого незнакомца, вздрагивать от каждого стука за дверью.

И поэтому, когда революция с треском провалилась и началось «отлавливание» ее организаторов и подстрекателей, Ленин заторопился обратно за границу.

В 1908 году он уже был в Женеве.

Крупская вспоминала:

«Вечером в день приезда в Женеву Ильич написал письмо Алексинскому — большевистскому депутату II Думы, осужденному вместе с другими большевистскими депутатами на каторгу, эмигрировавшему за границу и жившему в это время в Австрии, — в ответ на его письмо, полученное еще в Берлине, а через пару дней ответил А. М. Горькому, который усиленно звал Ильича приехать к нему в Италию, на Капри[16].