Интимная жизнь моей тетушки

Ей всегда хотелось величия, моей тетушке Лайзе. И в семье ее только терпели, насколько можно терпеть человека со стороны, но никогда не прощали за задранный нос. Мне вспомнились обрывки подслушанных разговоров.

– Она всегда много о себе мнила, – говорила моя мать. – Бизнесмен, это же надо! Ее отцу принадлежала пара мясных лавок.

– Раньше вы были не разлей вода, Нелл. – В резком голосе бабушки слышалось осуждение.

По лицу матери чувствовалось, что ей не по себе.

– Да, но до того, как она начала задирать нос. Теперь я ей и слова не скажу.

Бабушка же продолжала гнуть свое:

– Снобизма у нее выше крыши. И она любит мужчин. Неудивительно, что Артуру пришлось…

Обе женщины кивнули, на их лицах отразилось осуждение.

– Что пришлось сделать дяде Артуру? – спросила я. Но больше мне ничего не рассказали.

Моя семья кардинально отличалась от ближайших родственников Френсиса, бывших военных. Его отец и дядя до сих пор живут и здравствуют в доме для вышедших в отставку офицеров, «Ричмонд-Лодж», где играют в покер и пьют розовый джин. Его отцу уже исполнилось восемьдесят шесть, и жаловался он разве что на глухоту да боли в колене. У дяди Сэмюэля, двумя годами старше, здоровье было похуже, вот отец Френсиса и присоединился к нему в «Ричмонд-Лодже». Кстати, это наглядный пример того, что деньги многое значат в любом возрасте. «Ричмонд-Лодж» – нечто среднее между офицерской столовой и высококлассным отелем. Какие-то деньги платит армия, но каждому из постояльцев пребывание там обходится в кругленькую сумму. А вот тетя Кора, в Норфолке, жила в местном доме для престарелых, чистеньком, уютном, но не предназначенном для того, чтобы удовлетворять запросы каждого. Я предложила деньги, чтобы перевести Кору в более пристойное заведение, но ее дети не хотели об этом слышать, Она их мать, они о ней и позаботятся.

Именно такие семьи, как моя, имел в виду Шоу, называя их «заслуживающими бедности». Десять дядей и теток. Десять детей в четырехкомнатном домике в Ислингтоне, рядом с рыбным магазином, где брали белье в стирку. Моя бабушка воспитывала всех одна, после того как мой дед ушел к другой женщине. Насколько я помню, бабушка Смарт упоминала о дедушке Смарте, лишь рассказывая историю о том, как однажды он пришел домой, перебрав эля, и она ударила его по голове сковородкой. Полагаю, тогда он и решил перебраться в другой дом.

Моя мать родилась девятой и, казалось, будет последним и самым любимым ребенком, да только последней стала тетя Дафф. Моя бедная мать, все для нее складывалось не так. Всю жизнь ей вновь и вновь протягивали чашку с эликсиром счастья, но лишь показывали, не давая испить из нее.

Все сестры очень неплохо устроили свою жизнь, за исключением моей матери и тети Дафф, самых младших. Вот этим не повезло, кррепко не повезло. Моей матери – потому что она встретила и вышла замуж за негодяя, тете Дафф – потому что она родила ребенка вне брака от другого негодяя. Мужчины, который тогда был женат и не собирался разводиться. Несколькими годами позже он стал ухаживать за матерью, блондин, с тонкими чертами лица, с постоянной сигаретой во рту. К тому времени он овдовел и работал инспектором, проверяющим автобусных кондукторов, то есть вполне годился в мужья. Помнится, я подслушала разговор, когда одна из моих теток уговаривала мать согласиться, убеждая, что замужество снимет тяжкое бремя с ее плеч (я еще представила себе мать, плетущуюся по джунглям с поклажей на спине, как дикари в книгах). Но мать отказалась. «В этом нет необходимости, – ответила она. – И потом как я могу выходить замуж за человека, который оставил Дафф с ребенком?»

Я, конечно, тогда ничего не понимала. Тетя Дафф поселилась в муниципальном доме, тогда как мы жили в частных, на условиях долгосрочной аренды. Возможно, не в роскошных домах, но и не в муниципальных. Еще одна загадка моего детства. Что плохого в слове «муниципальный»? «Заслуживающие бедности» ответили бы: оно пахнет рабочим общежитием, социальным пособием и, упаси ее ангелы, нищетой.