Интимные подробности

Однако, как ни старайся, полностью отключить воображение невозможно, потому что книга не может быть такой же длинной, как жизнь, которая в ней описывается. И если Изабель пришлось-таки выбирать, какой из шести джемперов взять с собой в Афины, то и биографам приходится решать, какая из тридцати трех анекдотических историй об Альберте Камю и официанте из "Дё маго"[82] лучше всего выражает его индивидуальность.

А если биограф ошибается в выборе или рассказывает слишком мало, он может навлечь на себя обвинение в том, что нарисовал карикатуру или судил о герое опрометчиво.

— Вечно ты выставляешь меня невесть кем, — пожаловалась Изабель, когда мы планировали отпуск во Франции и я в шутку предложил нанять отдельный паром для ее багажа.

— Не говори глупостей, я и не думал тебя высмеивать.

— А что же еще? Изображаешь меня неврастеничкой, которая боится летать и не может собрать чемодан. По-твоему, я просто эксцентричная психопатка, не так ли? Которую приятно подзуживать, у которой странные родители, у которой все валится из рук и так далее?

— Да нет же. Просто…

— А по-моему, дело обстоит именно так, поэтому была бы тебе очень признательна, если бы ты попытался взглянуть на меня чуть более объективно.

— Я и пытаюсь.

— Я не собираюсь с тобой спорить. Ты не пытаешься, так что, пожалуйста, замолчи или смени тему.

У Изабель и правда были трудности с упаковкой вещей в дорогу. Она упорно стремилась взять с собой как можно больше чемоданов. Тем не менее, она моментально дала отпор грубияну, который не вовремя упомянул об этом. Причина заключалась в том, что в данном случае эта черта грозила стать символом всего ее характера. Ведь человек, который не в состоянии собрать чемоданы, наверняка обладает целым букетом сопутствующих недостатков: он может забыть половину пунктов из списка покупок, оставить кошелек на прилавке, а детей — на автобусной остановке, а на автостоянке, должно быть, паркует машину только с шестой попытки.

Итак, сказать чересчур много — беда, но и сказать слишком мало тоже опасно: недостаток информации может вызвать к жизни самые невероятные версии. Если бы я не уделил несколько слов тому, как водит Изабель (а она действительно ас, с первой попытки паркуется при недостатке места и легко переходит с третьей скорости на четвертую), читатели могли бы заключить, что трудности со сбором чемоданов предполагают также и недостаток водительского мастерства.

Если характер человека не описан достаточно подробно, какая-то доминирующая черта может полностью заслонить личность как таковую, и в итоге персонаж станет для нас всего лишь разведенным мужчиной, женщиной с анорексией, рыбаком или заикой. Если мы знаем, что некто — горячий поклонник музыки Барри Манилоу,[83] у нас может возникнуть целый ряд ассоциаций и предположений, например:

a) Этот поклонник — женщина;

b) В ее буфете лежат два белых стилета;

с) Среди книг на ее полках нет "Этики" Аристотеля;

d) Она любит клубничный "дайкири" под миниатюрным бумажным зонтиком.

Тем же, кто хорошо знаком с британскими прессой и обществом, не составит особого труда составить вот такой обобщенный портрет подписчиков "Гардиан":

a) Они завидуют владельцам "роллс-ройсов";

b) Не разбираются в макроэкономике;

c) Поддерживают модные экологические идеи;

d) Отличаются раздражающей прямотой.

Будет ли в этом хоть крупица правды? Едва ли, особенно в столь упрощенной форме, которая и делает создание карикатур достаточно опасным развлечением — мало ли, вдруг какая-то группа людей решит, что ее устраивает игра по этим правилам и заявит, что таких людей, как Гольдберг, нужно расстреливать, а почитателей Далай-Ламы — живыми закатывать в асфальт.

Однако, у этой игры есть и свои плюсы. Чем меньше мы знаем о человеке, тем более ярким и узнаваемым персонажем он нам представляется. Запоминающиеся, колоритные герои романов практически всегда двумерны: мы знаем о Прусте-рассказчике гораздо больше, чем о принцессе Пармской, однако как личность принцесса явно выигрывает. Мы так хорошо помним ее, потому что у нее была лишь одна характерная черта: стремление казаться воплощением доброты, и все ее поведение, как и вся ее история — следствие этого нелепого желания. С другой стороны, Пруст, который властно увлекает нас в лабиринт идей и мыслей, посещавших его в течение всей жизни, во многом остается загадочной фигурой. Его история чересчур сложна, чтобы мы могли охватить ее одним взглядом, полна противоречий и недостаточно логична.

Биографии, написанные с большим чувством и пониманием, зачастую считаются наиболее слабыми, поскольку, одолев шестьсот страниц текста, мы не обретаем (в отличие от случая с принцессой Пармской) соблазнительной уверенности, что уж теперь-то доподлинно знаем, что за человек этот герцог Виндзорский, Райнер Мария Рильке или Мэн Рей.[84]